Вэчел Линдсей - Призраки бизонов. Американские писатели о Дальнем Западе
На одном из таких вот островков, где среди песка уже третье лето зеленела поросль, мы и разбили свой лагерь и разжигали костер; не в зеленой чаще меж тонких колышущихся ивовых побегов, а на открытом месте, прямо посреди чистейшего песка, которого в ту весну нанесло еще больше обычного; то был крохотный осколок иного мира, красиво окаймленный пеной, там и сям усеянный иссохшими черепашьими и рыбьими скелетами, такими белыми, такими сухими, словно их нарочно сушили. Мы старались не нарушить первозданность этого места, хоть частенько летними вечерами заплывали туда и ложились передохнуть на песок.
Вечер, когда мы разожгли свой последний в тот год костер, я хорошо помню, и есть этому причина. Через несколько дней ребята снова сядут за парты средней школы в Сэндтауне, мне же отправляться к Скалистым горам, чтобы первый раз в жизни учить ребятишгк в сельской школе норвежского поселка. При одной мысли, что я должен проститься с моими соратниками по играм, должен покинуть эту реку и отправиться туда, на равнину, по которой гуляет ветер да стоят ветряные мельницы, а кругом — поля кукурузы и необозримые пастбища и ничего больше, где в природе нет такой неукротимости, необузданности, не возникают острова, не поют неведомые птицы, нет мира больших рек, — у меня заранее появлялось щемящее чувство к родному краю.
Прочие наши сверстники приходили к реке просто так — ловить рыбу или кататься на коньках, приходили и уходили, но мы, шестеро, были беззаветно преданы водной стихии, нас, наверное, и сдружила-то между собой именно река. В нашу компанию входили два брата Гасслеры — Фриц и Отто; отец их, низенький немец, был портным. Среди нас братья — одному десять, другому двенадцать — были самые младшие, оба со светлыми голубыми глазами, с выгоревшими на солнце, всклокоченными вихрами, с обветренными лицами. Старший — Отто — лучше всех в школе успевал по математике и очень много читал, но каждую весну для него школы будто не существовало, его тянуло к реке, словно ей без него не обойтись. Они с Фрицем ловили жирную с маленькими рожками зубатку и продавали городским хозяйкам и столько времени проводили на реке, что и сами, загорелые, с песочно-белыми волосами, стали похожи на темную — в обрамлении песка — реку.
Был среди нас Перси Паунд, толстый, пухлощекий, веснушчатый, он набирал у мальчишек разные детские журналы с рассказами, и вечно его ловили во время урока за чтением детективов. Еще был Тип Смит, обладатель веснушек и рыжих вихров, неизменный король всех наших шутовских проделок, походка у него была какая-то шаткая, старческая, да и смех такой странный, скрипучий. Днем Тип усердно прислуживал в отцовской бакалейной лавке, и каждое утро перед школой выметал торговое помещение. Даже в свободное от работы время Тип не сидел без дела. Он неутомимо коллекционировал наклейки с сигаретных коробок и табачные этикетки; он мог часами сидеть скрючившись, визжа крохотным лобзиком. Наиболее ценное его имущество составляли несколько бутылочек из-под лекарств, где хранились зернышки пшеницы из Палестины, вода из Иордана и Мертвого моря и земля с горы Олив. Его отец приволок всю эту дребедень от миссионера-баптиста, который торговал ею, и обладать реликвиями столь древнего происхождения доставляло Типу огромное удовлетворение.
Самым высоким из нас был Артур Адаме. У него были прекрасные золотисто-карие глаза, для мальчика, пожалуй, чересчур задумчивые и печальные, и такой приятный голос, что всем нравилось слушать, как он читает вслух. Даже если он громко читал стихи во время урока, никто никогда не посмеивался. Вообще-то в школу он ходил отнюдь не регулярно. Артуру было семнадцать, а значит, ему полагалось окончить среднюю школу еще год назад, да только его вечно тянуло отправиться куда-то с ружьем. Мать Артура умерла, отец, который постоянно носился с какими-то своими делами, хотел запихнуть сына на учебу куда-нибудь подальше, лишь бы сбыть с рук: Артур же каждый раз просил подождать еще и обещал хорошо учиться. Он стоит у меня перед глазами, высокий, загорелый парень с тонкими чертами лица, вечно возвышаясь над компанией мелюзги, смеясь над нами чаще, чем вместе с нами, однако каким-то негромким, незлым смехом, так что мальчишкам, объектам его насмешек, этот смех льстил. Потом поговаривали, будто Артур еще в детстве ступил на дурной путь, и верно, мы частенько видели его в обществе сынков одного проходимца и с отпрыском старухи Фанни-Испанки, но даже если Артур и учился у них чему плохому, никогда по нему это не было заметно. Мы ходили за Артуром по пятам и, должен сказать, ни в какие нехорошие места он нас не заводил, если не считать болот, поросших травой, да жнивья. Вот именно эти ребята и были в тот вечер вместе со мной на песчаном острове.
После ужина мы рыскали в ивняке, подбирая прибившийся к берегу плавник. Собрали сколько надо, а тут и ночь опустилась. С наступлением ночной прохлады еще резче запахло водорослями. Мы с размаху бросились на песок вокруг костра и вот уже в который раз безуспешно пытались показать Перси Паунду Малую Медведицу. Сколько мы ни бились, ему не удавалось разглядеть на небе ничего, кроме Большой Медведицы.
— Вон видишь, прямо под ручкой ковша три большие звезды, посерединке такая яркая? — говорил Отто Гасслер. — Это пояс Ориона, а та, яркая, в нем пряжка.
Я подполз поближе к Отто, и снизу из-за его спины мне была видна его рука, устремленная к звезде, словно насаженной на кончик указательного пальца. По ночам братья Гасслеры ловили неводом рыбу и знали порядочно всяких звезд.
Перси надоело искать Малую Медведицу, и он снова лег на песок, подложив под голову руки.
— Вот Полярная звезда, — объявил он с довольным видом, показывая в небо большим пальцем ноги. — Если заблудишься, надо ее искать.
Мы все посмотрели на небо.
— Как вы думаете, каково было Колумбу, когда его компас перестал указывать на север? — спросил Тип.
Отто тряхнул вихрами:
— Отец говорит, раньше была еще одна Полярная звезда, и может, вот эта тоже когда-нибудь исчезнет. Интересно, как будет с нами на земле, если с Полярной звездой что случится?
Артур фыркнул:
— Будь спокоен, Отт. В наше время ничего такого не случится, можешь не бояться. Глядите-ка, вон Млечный Путь. А на нем бог его знает сколько праведных индейских душ.
Запрокинув головы, мы глядели на темную крышу мира, и каждый думал о своем. Журчание воды стало слышней. Мы не раз замечали: по ночам в речных звуках появлялось что-то мятежное, ропщущее, совсем непохожее на ее радостное дневное бормотание, как будто наша река ночью становилась глубже, стремительней. Так чередовались два этих облика: один — доброжелательный, лучезарный, другой — безутешный, несущий бездонную печаль.
