Всю жизнь я верил только в электричество - Станислав Борисович Малозёмов
Доложили Паньке, бумажку дали, а я для верности ещё и ладошку показал.
– Слышь, Гриня! – крикнул дед дяде Грише, который осматривал подсолнечный глубокий частокол. – А на ентот год пошибче выходит урожай.
По мешку в каждый дом закатим точно. Нам с тобой и Васькой где-то по три, да в город Славкиной бабушке тож три мешка посолить-поквасить будет. Ну, потом точнее прикинем, когда созреют. В прошлом годе арбузОв с мяч футбольный размером половина почти была. Так что, мешков, глядишь, и поболе надо припасать. Где брать? Нашить, что ли? Купить в сельпо три рулона мешковины, да пусть Фрося, Стюра да Валюха Васькина, дочка моя младшая, пошьют. Машинки у всех добрые старые «Зингеры», какие я им всем пять лет назад на восьмое марта сгоношил. Валька, так вообще – полог брезентовый мне сшила из шести кусков, да обметала. Вот я им такое и пропишу задание-то. Ага.
– Панька, ну а нам чего дальше считать или, может, поливать? – присев на корточки отвлёк я деда. – Руки-ноги чешутся, работу ждут.
– Та не бреши уже ты! – крикнул по пути от подсолнухов Григорий Гулько, утопая копытом протеза в рыхлой земле бахчей. – Ничего у вас больше не чешется? Работать они хочут! Ишь, передовики! Свободны на сегодня!
– Вон, идите, сок березовый подоите с больших деревьев, где не вся листва проклюнулась. В новоростах-то сок прошел ужо. Бидончик ентот возьмите, люминевый. – Панька показал пальцем куда нам идти. – А поработали вы дельно. Уважение вам от нас. Да вечера гуляйте. Корзинку возьмите тож. Грибов синявок полно ентой весной. Костяника опять же. Тоже штука. Нам чуток принесёте – не обидимся.
Мы всё взяли и пошли в лес. Освобожденный от рабочих забот и боязни не точно выполнить указания деда, я стал видеть окружающую действительность, слышать сотни всяких звуков и чувствовать аромат светлой жизни природы, исходящий от всего живого. А неживого нет ничего в природе. Даже старые, разваливающиеся на щепу пни, живут, потому, что из глубины, из-под чёрной земли сквозь плотный ковер трав и прошлогодних листьев прорываются на белый свет сильные, настырные ростки от расползшихся по сторонам и ещё не умерших корней бывшего дерева. Я шел в лес по перламутровому от молодого пушистого ковыля лугу, стараясь не наступать на отцветающие поздние маки, у которых уже отогнулись к земле потемневшие и больше не алые лепестки. Я обходил высокие белокурые букеты луговой ромашки и цветущие неестественно белыми листиками кусты вишарника, убегающего чередой с луга в глубину леса.
Через меня перепрыгивали, задевая за плечи и волос, огромные кузнечики с розовыми изнутри крылышками. Падали сверху и неожиданно зависали над желтыми шариками ещё не распушивших причёску одуванчиков большие чёрно-желтые бабочки с фиолетовыми разводами на крыльях. Низко над травами и цветами летали с трескучим шумом коричневые толстые жуки, а над ними, расслабив длинные острые крылья и растопырив раздвоенные хвосты парили быстрые ласточки. На секунду они снижались, забирали клювами жуков и улетали в лес, на ветки. На обед.
Разнотравье притянуло к себе столько диких лесных пчёл, что перед самым лесом мы с Шуркой остановились и посмотрели друг на друга.
– Продеремся через эту пчелиную армию? – засомневался Шурка.
– Так уже ходили недавно сушняк рубить. Мы их и не заметили. А они нас. Плевать на нас пчёлы хотели. Нужны мы им! Им цветы нужны. Сам не наступишь, они отвлекаться от работы не станут.
Я пошел дальше, огибая цветы с пчелами и ещё какие-то одинокие стебли с небесно-голубыми большими цветами, над которыми висел аромат шоколадных конфет. В лес мы вошли под аккомпанемент неслаженного хора птичьего. Птиц на каждом дереве, похоже, было по десятку, не меньше. Некоторых можно было разглядеть. Маленькие и побольше, серые, пестрые и голубоватые с оранжевыми грудками и хохолками на голове. Черные и сизые, с длинными синими раздвоенными клювами, а еще с красными, похожими на нос Деда Мороза. Они перелетали с дерева на дерево и постоянно переговаривались. Шум от них стоял такой, что мы с Шуркой кричали друг другу то, что хотели сказать. Хотя шли друг от друга в двух метрах. Прошли мы березовую полосу и попали в осинник. И стало тихо. Сюда птиц почему-то не заносило. Наверное, потому, что трава тут была пониже, редкая, и живности мелкой, козявок и жучков не видно было вообще.
– Эй, глянь! – Шурка вытянул руку и пальцем ткнул под толстый ствол метрах в пяти.
Ну! – сказал я, но ничего не заметил и пошел поближе. Рассмотреть
-Дурак ты! Куда!? – Шурка схватил меня за рукав и оттащил назад. – Смотри прямо под ствол.
И я увидел наконец. Большая серая с бежевыми узорами по всей спине змея уползала от ствола вглубь леса.
– Гадюка?
– Она, зараза, Сама не нападет, но рядом лучше не проходить. Испугается и хватанёт. Лечиться долго потом. Если успеешь до больнички доехать. А мы на Булочке не успеем точно. Пошли обратно. В берёзовый колок. Грибы поищем, – Шурка повернулся и быстро, глядя под ноги, пошел из осинника, а я за ним, след в след.
В березовом лесу мы пробыли часа два, набрали примерно две кружки сока, корзинку грибов и совсем немного костяники. Деды хлебнули по глотку, похвалили сок, нас и грибы.
– Костяника не поспела ишшо, – выплюнул ягодку дядя Гриша. – Но грибная поджарка на ужин будет знатная.
И точно. Грибов этих вкусных необыкновенно мы наелись так безрассудно, что ночь спали не целиком, а с перерывами на забеги в темень, но именно туда, где днём видели большие лопухи.
А утром в девять приехал дядя Вася и сказал, что мы с Шуркой вертаемся
