Всю жизнь я верил только в электричество - Станислав Борисович Малозёмов
Хорошо было на душе. И радостно от того что мы и сами счастливо живем и за чужое счастье заступиться можем. И что именно в этом смысл настоящей мужской судьбы.
Глава двадцать шестая
В самом конце мая шестьдесят первого последний школьный звонок своей финальной трелью провожал нас на заслуженный отдых, на каникулы, не во дворе школьном, как обычно, а в своих классах. Все годы мы выходили под флагшток, на котором сверху вниз расположились два флага – СССР и Казахской ССР, ну, и ещё наш школьный вымпел. Голубой шелковый треугольник с отпечатанной на нём раскрытой книгой. Символом наших скудных знаний. Потом учителя по очереди врали нам о том, что мы старательно изучали все предметы. Чем они, учителя, сильно гордились и нас за это уважали. Мы аплодировали, после чего тётя Таня, глядевшая на последнюю в этом году линейку из открытой двери, бежала на своё рабочее место и включала последний звонок минут сразу на пять. После чего все с радостными лицами разбегались по домам.
В шестьдесят первом традиционное счастливое расставание с учителями и самой обителью знаний под священными флагами и родным вымпелом было сорвано грубо и бесцеремонно бешеным майским ливнем с громом и молниями надо всем городом. Все преподаватели, почти целиком дамский коллектив, вздрагивали в момент кромсающего небо на куски раската громового. Но сначала они зажмуривались, когда расплавленная ломаная струя огня небесного ослепляла и пугала загадочной опасностью.
Поэтому прощание наше с ними и школой до самого сентября прошло в торжественной, но молчаливой атмосфере. Говорить что-либо было бессмысленно. Никто из говорящих сам себя и то не услышал бы. Наконец, классная руководительница Галина Максимовна сделала всем ручкой и разослала во все концы класса воздушные поцелуи. Это и было знаком.
Ученики похлопали в ладоши, девочки вернули учителям воздушные поцелуи и через минуту в помещении школы не осталось ни одного отличника, хорошиста и троечника. Ну, а на двойки сплошные никто у нас и не учился.
Я рванул к дому на предельной скорости, но ливень стоял стеной от неба до дороги и пробиться сквозь стену эту без потерь мне не посчастливилось. Мокрый как тряпка для мытья полов, я влетел в сени, швыряя по сторонам крупные брызги.
– Стоп! – приземлила мой полет внутри большого дождя баба Стюра. – Вот тут на коврике замри и жди. Сейчас сухое принесу. В комнату дождь не заноси!
Я переоделся, выпил чаю с любимыми карамельками «Рио», облитыми какао,
Почитал через страничку новый номер журнала «Юный техник» и затосковал.
Дядя Вася должен был сегодня после обеда заехать и увезти меня во Владимировку. Но хоть и висела у него на бензовозе сзади цепь для заземления, молния все равно могла пронзить бензовоз и сделать из него негаснущий под ливнем страшный факел. А от дяди Васи моего остались бы только фотокарточки в моём альбоме и у него дома. В рамках на стенке рядом с иконами Господа и святых, которые дядю моего не сберегли, хотя это их прямая обязанность.
Обняла меня грусть, обволокла пеленой дремотной и прилег я на свою кровать. Ливень хотел переждать. Проснулся к вечеру. Дождь прошел и в окно открытое дразнящим вкусным эфиром струился озон и мягкая, нежная прохлада. За столом сидели отец с мамой. Он листал журнал «Сельское хозяйство Казахстана», а мама раскладывала по спичечным коробкам разные плакатные перья, которыми весь учебный год писала на ватмане наглядные пособия для своих старшеклассников.
– Ну, всё! – ужаснулся я, не подавая признаков пробуждения. – Накрылась сегодня Владимировка. Пойду тогда к Жердю. Покурим на чердаке, школьный год сгинувший помянем лимонадом. У меня под кроватью заначка была. Две бутылки «Дюшеса». Я сел на кровати и сказал торжественно:
– Мамочка, поздравляю тебя и себя с кончиной учебного года. И тебя, папа, поздравляю. Теперь у вас с мамой будет больше времени, чтобы ходить в музей, в драмтеатр и к тёте Панне в гости пить цейлонский чай. Который она берёт где-то, но не колется, где именно.
Сказал так и полез под кровать. Достал лимонад.
– Идешь пьянствовать? – засмеялся отец. – К Жуку своему?
– Ну, Боря! – пристыдила его мама. – У парня имя есть. Александр.
– К Жердю пойду, – вставил я, обуваясь. – У него тоже имя. Анатолий.
– Ну, ты особо-то не напивайся! – захохотал батя. – Дядя Вася всё равно приедет попозже. Он в Рудном сейчас. Выпили, конфеткой занюхали, папироской всё это поверху испоганили, и домой. Ждать.
– Да не курим мы, – сказал я таким фальшивым тоном, что даже мама замахала руками на меня.
– Курить – это плохо вообще, а не просто в твоём возрасте. А врать – вообще последнее дело. Родителям – тем более. Ладно, беги.
И я послушно побежал. Лимонад в бутылках плескался на скорости моей так, что чудом пробки не соскочили. Жердь мне обрадовался. Он думал, что я уже уехал и всё лето мы с ним в разлуке будем. А тут я, да с лимонадом. Мы достали из-под крыльца пачку «Архара», спички и полезли на чердак отмечать первый день свободы от постижения наук и углубления знаний.
Домой я вернулся поздно, после десяти. Мы с Жердём спорили о том, нужно ли получать среднее образование или после восьмого класса поступить в строительный техникум и через два года стать бригадиром на какой-нибудь кустанайской стройке. Жердь убеждал меня, что, когда наш класс закончит десятилетку, то начнёт хором мыкаться в поисках подходящего института с простеньким факультетом, таким, на котором не мучительно учиться. И потом четыре-пять лет угрохают одноклассники бывшие на получение высокого звания учителя истории КПСС. После чего их по распределению заткнут в один из далеких посёлков нашей огромной области на девяносто рублей для начала.. А мы в это время будем честно вкалывать на стройке, получать за отличный труд отличные деньги. Купим мотоциклы или мотороллеры, «Спидолы» или «Романтики», магнитофоны «Аидас» костюмы пошьём в индпошиве из бостона или коверкота. Лодку купим с мотором. Девчонок по Тоболу начнём катать с брызгами и визгами. Надо же когда-то и девчонками всерьёз заняться. Против девчонок я не возражал. Надо, конечно. Время летит. Постареешь – не заметишь как. В тридцать лет кому ты нужен как жених? Смешно даже. Но на стройке работать меня не влекло никак. Не потому, что трудно, а вот не моё это. Так я чувствовал. И лётчиком работать уже не хотелось. И спортсменом до конца жизни не прокувыркаешься. А что моё – не определилось пока в сознании. Наверное, тринадцать лет – это всё же не взрослость ещё. Взрослые все всегда знают, чего хотят, А
