Остин Райт - Островитяния. Том первый
Ей стоило лишь уступить, и мучительная борьба наконец кончилась бы.
Вдруг, одним резким движением, как змейки, пальцы ее выскользнули из моих, обжегши мою кожу там, где коснулись ее.
— Не надо! Не надо, Джон! Дайте мне сказать.
Мягко, устало опустилась она на мое место, в кресло. Теперь, не чувствуя ее, мои руки тонули в пустоте. Бессильная скорбь наполнила все мое существо…
Дождь стучал по крыше.
— Не бойтесь, — сказал я.
— Не заставляйте меня снова бороться с вами, Джон.
Я ждал. Мне было уже все равно.
— Не бойтесь, Дорна.
— Я не боюсь.
Руки мои горели там, где прикосновение Дорны ожгло их. Сквозь пыльный квадрат оконца виднелось пасмурное, дождливое небо. Я словно только теперь понял, в какой стране и в каком месте нахожусь. Было странно и неловко видеть свои босые ноги.
— Я поняла вас, — донесся ровный, усталый, ласковый голос. — Я достаточно знаю английский.
Все замерло, даже сердце у меня в груди. Я знал, что она скажет, но мне не хотелось, чтобы она говорила.
— Я не могу быть вашей женой, Джон.
Голос Дорны звучал как никогда ласково. Я любил ее даже за то, что она отказала мне. Я любил ее за ее голос. Она сидела, опустив голову, не глядя на меня. Я видел ее ясно и отчетливо, но вдруг все словно затуманилось, заискрилось.
— И вот почему.
Я встрепенулся. Да, ведь у Дорны был «вопрос», и она ждала, когда он разрешится. Я совсем забыл про это. Знать, как он решился, — вот почему я здесь.
— Стало быть, это… ваш «вопрос»?
— Да.
Стало ужасно тихо. И вновь раздался голос Дорны.
— Мой «вопрос» решился. Решился уже почти месяц назад.
Она говорила отрывисто, резко.
— Я ни за кого не хочу выходить замуж. Я уже говорила вам осенью. Ни за вас, ни за кого-нибудь еще. Я хочу быть одна, и все же я выхожу замуж, Джон. В мае. За молодого короля Тора. Он просил моей руки. Я согласилась… Об этом никто пока не знает… Мы оба так решили…
Единственное, что мне запомнилось, был ее почти выкрик, заглушивший все остальное: «Я не хочу замуж!» Значит, она не должна делать этого! Явную несправедливость, почти порочность ее шага я воспринял гораздо живее, чем собственную утрату. Ее молодость, нежность, красота не должны были принадлежать нелюбимому человеку.
— Так и останьтесь одна, Дорна! Не делайте этого!
— Я должна! — крикнула Дорна. — Должна! Именно должна!
— Нет, нет… я не из-за себя.
— Я знаю.
— Не из-за себя, — повторил я. — Но вы не должны, Дорна!
Как было мне выразить свои чувства на чужом языке? Объяснить, какой судьбы я ей желаю? И что чувствовала она? Была ли то апия — чувственное влечение, или ания — желание семейной жизни со своим избранником?
— Почему я не должна? — спросила Дорна сердито, как ребенок, которому что-то запрещают.
— Жизнь ваша будет полной и счастливой, только если вы выйдете замуж по любви, Дорна… если это будет, как говорят у вас, ания…
Наши взгляды встретились. Глаза Дорны горели темным огнем.
— Конечно, Джон. Именно это я и чувствую.
Мысли мои были в мучительном смятении. Ведь она сама сказала, что не хочет замуж, что хочет быть одна.
— Вы хотите стать его женой?
Дорна полуприкрыла глаза, лицо ее исказилось от боли.
— Нет! — выкрикнула она. — Хотя и не стоило бы говорить вам об этом. Но ания — это то, что я действительно чувствую!
— По отношению к нему?
— Конечно! К нему одному.
Надежда, пробудившаяся было после слов Дорны о том, что она не хочет замужества, вновь обратилась в прах. Я ничего не понимал. Дорна противоречила себе. Мне хотелось спросить, будет ли она счастлива, но островитянское слово «счастье» значило слишком мало по сравнению с английским.
— И вы надеетесь жить в согласии? Думаете, что будете рады такой жизни?
Она гордо вздернула голову.
— Да! У меня сильная воля.
— И вам придется принуждать себя быть счастливой?
— Конечно, Джон. Все так делают.
— Это ужасно, Дорна, — крикнул я. — И поймите — я забочусь не о себе.
Мне ясно представилась ожидающая Дорну страшная участь. Невыносимо было думать, что за радость жизни ей придется бороться, что она перестанет быть для Дорны естественной и легкой, как дуновение ветра.
Она протянула ко мне руку, потом отдернула ее.
— Не кричите, Джон, — сказала она резко, — вы тоже делаете мне больно. Конечно, мне понадобится воля. Я не должна жалеть себя и вообще думать о себе. И вы — не жалейте меня и не думайте, что жизнь моя будет безрадостной. Мое дело теперь — забыть о том, что было… и о нас.
Она обвела все кругом неожиданно погрустневшим, почти скорбным взглядом. Голос ее зазвучал тише, спокойнее.
— Я не должна больше думать ни о вас, ни о башне, ни об этой мельнице. Я не должна мечтать о том, что никогда не станет моим. И вы не должны! Я должна все отдать своей новой жизни, Джон.
Она крепко сжала руки. Мне хотелось, чтобы она наконец не выдержала, заплакала.
— И я могу! — крикнула она. — Я могу отдать все. Я чувствую анию, поймите, Джон. Мне пришлось долго ждать, но теперь я уверена в этом. Теперь я смогу так много сделать, увидеть, пережить. Да, жизнь моя будет богатой, Джон. И если я откажусь от себя, перестану заботиться о себе, о том, как я и что я, а буду просто слушать, и глядеть вокруг, и говорить то, что действительно думаю, растить своих детей, и стану частью своей новой жизни, и отдам всю-всю себя…
Она разрыдалась. Я видел, я чувствовал, что она цепляется за мнимые преимущества своего брака, чтобы не впасть в отчаяние. Ее темные глаза горели диким, безумным огнем.
— Дорна! Вы не хотите этого. Скажите мне, чего вы хотите. Что для вас дороже всего?
Она пристально взглянула на меня.
— Дороже всего мне — мы.
«Мы» означало «наш род», «наша семья».
Я покачал головой.
— Вы хотите сказать, Дорна, ваш брат, дедушка, ваша юная кузина?
— Не только. Все Дорны, и вот это вот место, которое для нас — все. Все Дорны, которые были и будут, — здесь. Все это — одно, и оно-то для меня дороже всего.
— Теперь мне ясно, почему вам так тяжело покидать эти места, выйдя замуж, хотя вы и чувствуете анию.
Наступило молчание.
— Я все думаю, действительно ли вы понимаете… — начала наконец Дорна, медленно, с трудом подбирая слова. — Моя любовь к своему роду, к Дорнам (ания), и к этим местам требует, чтобы я, женщина, из рук в руки передала свою любовь какому-то далекому человеку, к которому чувствую анию, и внести в жизнь тех, к кому принадлежит он, частичку жизни Дорнов. Наши женщины должны поступать так, Джон. Наша любовь к дому, к его интересам так же сильна, как и у мужчин, но мы выходим замуж и уносим свою любовь с собой в чужие края. И я буду виновна перед своей любовью, если не сделаю все так, как полагается, — с легким сердцем. А я могу! Поверьте, Джон, я могу! Именно это от меня требуется… я должна поступить так.
