Карл Май - Невольничий караван
— У вас что, ноги отсохли, что вы ими еле передвигаете? Я уже больше часа стерегу это чудовище, чтобы к нему не вернулась жизнь! Если бы оно проснулось и убежало, никакие мои просьбы и уговоры не смогли бы заставить его вернуться. Разве недостаточно, что я застрелил его для вас? Я должен был еще взвалить его на спину и поднести прямо к вашим ногам?
— Что? Это ты его застрелил? — спросил Отец Смеха.
— Ну да, а кто же еще? — ответил малыш, гордо подбоченясь.
— Кто-то другой. Хотя пули твоего громового ружья очень большие, все же они не смогли бы проделать такую дыру. Это должна быть разрывная пуля, а я знаю, что такие пули есть только у Отца Аиста. Значит, он и убил бегемота, а вовсе не ты.
Привыкшие к перебранкам двух джелаби солдаты, не обращая на них внимания, принялись разделывать тушу зверя своими длинными ножами. Отец Одиннадцати Волосинок в гневе топнул ногой и перебил своего друга:
— Молчи! Ты не можешь ничего знать, потому что тебя при этом не было! Хотя твоя морда и велика так же, как морда этого чудища, но мозг внутри нее такой маленький и ничтожный, что им не насытился бы и муравей. Ты, что ли, не слышал грохота моего ружья?
— Мы услышали два выстрела, и от этого проснулись, — невозмутимо пояснил Отец Смеха. — И сразу поняли, кто стрелял. Так что можешь не пытаться внушать мне, что это был ты, потому что не так-то просто одурачить того, кто знает названия всех деревень и народов, всех городов, а также имена всех людей земли!
— Оставь меня в покое со своими деревнями и народами! Я не верю, что ты знаешь даже то место, где все люди в ужасе разбежались, увидев тебя младенцем. Вот я действительно ученый, потому что я постиг все языки мира и все латинские науки. В моей голове можно читать как в раскрытой книге, в которой есть ответы на все вопросы, и если я пожелаю, мой разум снизойдет на несведущих, как солнце, с которым не сравнится ни одно из других творений Небесного Отца.
— Да прекратишь ты когда-нибудь свою идиотскую болтовню? — раздраженно вскричал Отец Смеха, в то время как по лицу его разлилось неизъяснимое блаженство. — Солнце и весь небосвод возликовали, когда я впервые появился на свет! Ты, может быть, забыл, кто я такой? Так знай же, меня зовут Хаджи Али бен Хаджи Исхак аль-Фарези ибн Отайба Абуласкар бен Хаджи Марван Омар аль-Сандази Хафиз Якуб Абдулла аль-Санджаки! А ты всего лишь жалкий Ускар Иштван. Разве это имя можно сравнить или даже просто произнести рядом с моим?
— Еще как можно! Твое длинное имя не что иное, как отвратительный от головы до хвоста ленточный червь, которого все ненавидят и радуются, когда могут удалить его прочь. Мое же исполнено силы, звучно и благородно, оно ласкает слух, как прекрасная музыка. А каково имя, таков и человек. Пока ты спал и оглашал всю вселенную своим мерзким храпом, я стоял на страже и вел кровопролитную борьбу с великаном животного мира. Посмотри на него! Видишь дыру у него в голове? Туда попала моя пуля, и действие ее было столь велико, что зверь получил спазм жевательных мышц. Он не мог даже пошевелиться. Только благодаря моей меткости он отправился к своим праотцам! А теперь скажи мне, совершал ли ты когда-нибудь или мог бы совершить в будущем что-либо подобное моему подвигу?
— С легкостью! — ответил Отец Смеха. — Только позови сюда гиппопотама, и ты увидишь, как при нашей встрече им овладеет ужас!
— Этому я охотно верю, потому что стоит ему увидеть твое лицо, и он тотчас в ужасе бросится прочь.
Теперь Хаджи Али рассердился не на шутку.
— Ни слова больше о моем лице! — потребовал он. — Кто, как не ты, виноват в том, что оно стало таким?
— Я?
— Да, ты один! Мое лицо было образцом мужской красоты, черты его сияли, как первые строки Корана, глаза лучились отвагой и нежностью, а щеки рдели подобно утренней заре. Но вот пришел ты, и когда я тебя увидел, ужас, словно землетрясение, прошел по всему моему телу. С тех пор всякий раз, как ты попадаешься мне на глаза, меня охватывает тот же неодолимый страх, убивший мою былую красу, воплощение небесной души моей. Я только тогда могу надеяться на исцеление от моих нечеловеческих страданий, когда ты навсегда исчезнешь из моей жизни и твой мерзкий облик перестанет маячить у меня перед глазами!
— Тогда иди отсюда и не смей больше попадаться на моем пути! — срывающимся от обиды и негодования голосом проговорил Отец Одиннадцати Волосинок. — Ты — гвоздь в моем гробу, и ты станешь причиной моей смерти. С тех пор, как мы познакомились, я медленно чахну, и злость на тебя, как червь, подтачивает меня изнутри. Ты убил мою молодость и заранее отравил дни моей старости. Пусть ангел в День Суда утыкает всю твою кожу иголками, как шкуру шелудивого пса!
— А тебя пусть он подвесит на одиннадцати волосках твоих усов как раз над дымовой трубой преисподней, из которой…
Он не успел договорить, так как упоминание об одиннадцати волосках окончательно вывело их обладателя из себя.
— Закрой рот, ты, дедушка деревень и народов! — проревел он, дико вращая глазами. — Сейчас ты узнаешь меня и мои усы!
С этими словами он бросился на Хаджи, чтобы схватить его за горло и хорошенько проучить. В жару спора оба противника изменили свое первоначальное местоположение и стояли теперь у самой воды. Пытаясь увернуться от словака, Отец Смеха отпрыгнул назад и — потерял равновесие.
— О, Боже, мы тонем! — взвизгнул он, прежде чем исчезнуть под водой.
Употребив местоимение «мы», Отец Смеха не оговорился: его другу угрожала та же опасность, что и ему самому. Дело в том, что слишком сильно разогнавшийся Отец Листьев не успел вовремя затормозить и вслед за Хаджи упал в воду.
Увидев, что произошло, солдаты испустили единодушный крик ужаса. Они не боялись, что незадачливые драчуны утонут, — все жители прилегающих к Нилу районов обычно являются превосходными пловцами, — нет, главную опасность представляли крокодилы, которыми кишмя кишел залив Хусан-эль-Бахр.
Именно поэтому солдаты даже не посмотрели туда, где над головами двух джелаби взметнулись огромные фонтаны брызг, а стали обшаривать глазами всю поверхность залива, боясь увидеть где-нибудь одного из кровожадных чудовищ. Действительно, в нижней части залива на небольшом островке суши грелись на солнышке несколько этих тварей. Они подняли головы на крик, но в воду идти не решились. Человеческие голоса отпугивают крокодила и часто могут помешать ему совершить нападение, даже если хищник очень голоден.
Отец Одиннадцати Волосинок вынырнул из воды и боязливо оглянулся сначала на крокодилов, а потом на то место, где, по его расчетам, должна была торчать голова Отца Смеха. Не обнаружив последней, он испуганно воскликнул:
