Петр Шамшур - Приключения-70
— Нет! — По голосу Федотов понял, что женщина оживилась. — Нет, не было! Эпицентр землетрясения прошел юго-восточнее одного из городов. Я так и предполагала. По телефону сообщили: есть разрушения, из людей не пострадал никто. Ведь мы предупредили всех еще в полночь, за несколько часов до землетрясения. Конечно, эти часы были тревожными. Провести их пришлось под открытым небом, на бульварах и площадях. Но ведь ночи еще теплые.
— Я встану, — сказал Федотов слабым, но решительным голосом и отстранил поддерживавших его товарищей. — Нет, нет! Я обязательно встану. Я чувствую себя хорошо…
— Да ты в уме? Ты ранен. У тебя поднимется температура…
— Черт с ней, с температурой! Нет, братцы, не могу лежать! Пустите! Я потом объясню.
Пошатываясь, он вышел из палатки и остановился на пороге, придерживаясь за брезент.
Да, это была Максумэ. Он сразу же узнал ее, хотя в черных косах появились серебристые пряди.
Голова ее была не покрыта — видно, выбежала из дому, как была.
На Максумэ был белый халат, придававший ей вид врача. «Стетоскопа в кармане не хватает», — подумал Федотов.
Она смотрела на Федотова широко раскрытыми, ясными глазами, не узнавая его.
— О! Есть раненый! — воскликнула Максумэ с огорчением.
— Я видел затонувший город, — сказал Федотов вместо приветствия. — Я добрался до города!
— Не понимаю.
Ей принялись наперебой объяснять, почему у Федотова забинтованы плечо и голова, показывали то на фотоаппарат, по-прежнему висевший у него на шее, то на колыхавшееся внизу озеро. Максумэ только вертела из стороны в сторону головой, недоумевающе улыбалась, пожимала плечами.
— Я сам объясню, без комментаторов, — сказал Федотов и, шагнув вперед, отстранил археологов, теснившихся подле Максумэ.
— Вы просто не узнали меня, — произнес он мягко, обращаясь к ней. — Я Павел. Помните?
И, к изумлению Василия Николаевича и других, принялся перечислять, не спуская глаз с девушки:
— Москва, 1936 год, лохматый щенок на бульваре, гражданин с газетой, потом речной трамвай, разговор о Согдиане и о будущей вашей профессии, сломанный карандаш, полетевший за борт, и, наконец…
— А! Довольно! Я узнала вас!..
Максумэ не тронулась с места, но глаза ее под высоко вскинутыми широкими бровями засияли.
— Значит, вы добрались до озера?
— Как видите.
— Теперь сможете спокойно работать под водой…
— Конечно. Вы будете охранять меня.
— Да. Если возникнет опасность, я сразу же сообщу в ваш лагерь. Но, судя по ряду признаков, грозное мгновение повторится не скоро…
— А ведь я остановил мгновение, Максумэ! — сказал Федотов, не отрывая взгляда от милого знакомого лица. Снова, как много лет назад на Москве-реке, Павел не замечал окружающих людей, будто на берегу пустынного горного озера, остались только двое: он и Максумэ. — Я запечатлел на фотопленке то, что неповторимо.
— Затонувший город?
— Да. Вот он — здесь!..
И археолог поднял на ладони и показал Максумэ фотоаппарат, по отполированной поверхности которого скользнул быстрый солнечный зайчик.
Владимир Понизовский
В ТУ НОЧЬ ПОД ТОЛЕДО
Хозефа осталась ожидать его в отеле, а он и его спутник пошли вверх по Гран-Виа.
Дома вдоль улицы — дворцы, отели, банки, каждое здание — произведение искусства — были помечены одной и той же меткой: окна верхних этажей заклеены крест-накрест полосами разодранных газет и плакатов, а в окнах полуподвалов и в витринах тесно уложены тяжелые мешки. Меж мешками чернели щели. Кое-где из щелей угрюмо торчали стволы пулеметов. Город готовился к уличным боям.
Они обошли воронку, выбитую авиабомбой в асфальте тротуара. Воронка была совсем недавняя, с рваными краями, под асфальтом рыжим мясом алел кирпич, и казалось, что это истекающая кровью рана. Осколки бомбы вспороли мешки в витрине, на асфальт желтыми лужицами натек песок. Рядом с воронкой старуха в черном платке перемешивала на сковородке над жаровней каштаны, и от угольков веяло теплым приторным чадом.
Артуро по дороге искоса разглядывал своего спутника — десять минут назад он впервые встретился с ним в отеле «Флорида» по паролю. Горбоносый профиль, нечисто выбритая, иссеченная порезами сизая щека, твердо сомкнутые губы, острый, в щетине, кадык. «Кто? Разведчик, контрразведчик?..» Мужчина молчал. Мрачно поблескивал его глаз под насупленной бровью. За всю дорогу он не повернул лица к Артуро. Но от поблескивания его глаза, оттого, что Артуро приходилось убыстрять шаги, чтобы поспеть за ним, и смотреть снизу вверх — мужчина был намного выше ростом, — он испытывал досаду: «Не дай бог работать с таким черным дьяволом!..»
Они свернули с Гран-Виа и вошли в парк, миновали конную статую. Статуя была обшита досками и тоже обложена мешками с песком. Из тюков торчали шлем с бронзовыми перьями и бронзовый лошадиный хвост. У высоких ворот они остановились. Мужчина показал часовому в форме штурмгвардейца бумагу. Штурм-гвардеец на бумагу и не взглянул, а посмотрел на Артуро, на его светлые волосы, и вскинул в приветствии руку, сжатую в кулак:
— Салуд, совьетико!
Они вошли в здание, похожее на дворец, вступили на мраморную парадную лестницу. По обеим сторонам ее возвышались на постаментах рыцари, и Артуро казалось, что они подозрительно следят за пришельцами из узких прорезей глазниц и того гляди грохнут алебардой. Высокие двери вели сквозь анфиладу зал с затянутыми шелком и кожей стенами, с картинами, золоченой мебелью и инкрустированными полами. Подкованные каблуки Артуро и его спутника звонко стучали по дереву, в пустынных залах гулом отдавалось эхо от их шагов. Суровый сопровождающий остановился у двери с бронзовой ручкой, изображающей разинутую пасть льва, постучал кулаком в дверь, услышал из-за нее голос, охватил пальцами пасть и резко распахнул створку.
В комнате были двое. Один стоял у окна, против света, а другой, седой испанец со знаками отличия коронеля — полковника республиканской армии — на воротнике перетянутого портупеей френча, сидел за столом, держа в одной руке маленькую чашечку кофе, а в другой — курящуюся дымком сигару.
— Командир отряда капитан… — начал рапортовать Артуро.
Но седой испанец его прервал.
— Салуд, совьетико! — сказал он как тот штурм-гвардеец у ворот. И, трудно выговаривая русские слова, добавил: — Ты мне известен.
Он поставил чашечку на стол, затянулся сигарой, поднялся, вышел навстречу:
— Я — командир корпуса нумер четырнадцать. А он, — испанец повернулся к мужчине, стоящему у окна, — мой советник, команданте Ксанти.
