М Фоменко - Громовая стрела. Забытая палеонтологическая фантастика. Том VII
А я, знаете, человек грубый, китайские церемонии для меня нож вострый. Предпочитаю, чтобы меня оставили в покое и только бы не мешали мне делать мое дело.
Ну вот я и принялся сейчас же за работы.
Прежде всего, я поставил мою «Сузи» на якорь, чтобы она, — довольно-таки шаловливая персона, — не вздумала без моего ведома свести ближайшее знакомство с прибрежными камнями или не пожелала бы заглянуть на дно морское, чтобы там узнать, как поживает ее старая знакомая, «Джессика».
Ну, потом я отправил партию вооруженных матросов на берег устроить там маленький лагерь.
Но, впрочем, раньше я отправил штучек пять или шесть послов к туземцам, — тем самым, помните, которые отправили на убой миссионеров.
Моих «послов» людоеды съесть не могли бы, потому что это были особые чугунные послы и начинены они были не чесноком, а порохом.
Проще говоря, я повернул в сторону берега обе мои пушки и шарахнул по скалам и по близкому перелеску гранатами. Гранаты полопались там, на камнях, среди стволов деревьев, нашумев порядочно, во всяком случае, совершенно достаточно для того, чтобы у дикарей отпала охота скоро показываться на берег и заглядывать в дула моих пушек. А больше мне ничего и не требовалось.
Как только лагерь был готов, то есть окружен импровизированными окопами и снабжен парочкой деревянных бараков, я сейчас же принялся за настоящую работу, то есть за добывание всего, что могло пригодиться мне из добра, затонувшего вместе с «Джессикой».
Тут, понятно, прежде всего понадобились водолазные работы.
Я свято сдержал слово, данное мною на прощанье капитану Гинцу, и, лично спустившись на дно, осмотрел подробно корпус «Джессики», чтобы выяснить, можно ли поднять судно и стоит ли, вообще говоря, возиться с этим.
Осмотр дал малоутешительные дли Гинца или, правильнее, для Ллойда результаты: судно было обращено в растоптанную галошу. Весь корпус расколочен. Киль на огромном протяжении измят, руль выворочен, палуба обратилась в нечто невероятное: словно внутри судна в момент гибели произошел взрыв, изломавший доски палубы и по-луразрушивший трубу.
Да и в корпусе судна имелось столько пробоин, что если бы кто вздумал чинить его, то пришлось бы латку насаживать на латку.
Может быть, годились бы на что-нибудь машины, если бы…
Если бы я от самого Гинца не знал, что цилиндры-то еще до крушения выскочили из гнезд и что весь механизм, говоря попросту, обратился в подобие яичницы всмятку…
Словом, поглядев на «Джессику», я должен был сказать ей:
— Покойся, милый друг, до радостного утра!
Много судов ведь лежит на дне морском. Есть такие места, которые у нас, моряков, носят характерное название «морских кладбищ», потому что там погибшие суда буквально завалили морское дно. И смею вас уверить, среди этих «морских покойников» можно найти немало таких пароходов, которые находятся в неизмеримо лучшем состоянии, чем «Джессика». А никому и в голову не придет мысль о том, чтобы возиться с ними, вытаскивать, чинить и снова пускать в ход.
В наши дни ведь судостроение сделало такие большие успехи, что вам выстроят пароход любой величины чуть ли не скорее, чем сапожник добрых старых времен шил на заказ рантовые сапоги. И такой новый пароход сплошь и рядом обходится дешевле, чем обошлись бы работы по вытаскиванью со дна моря какого-нибудь затонувшего «Альбатроса» или разбившейся «Джессики», особенно если для этих работ надо посылать чуть ли не целую экспедицию в дальние края.
Впрочем, я знаю случай, когда один владелец парового судна аккуратно выуживал его из воды пять раз.
Судно это было, надо признаться, прекапризное.
Должно быть, инженер, который создал его чертежи, все время думал о сооружении именно подводной лодки…
Но это история долгая, я о ней лучше расскажу в другой раз, а теперь вернусь к изложению моих собственных приключений.
Ну-с, осмотрев «Джессику» и убедившись, что извлечение перламутровых раковин не представит особых затруднений, ибо бока судна разворочены и даже часть раковин высыпалась из трюмов на дно моря, я дал обычный сигнал матросам, поджидавшим меня на лодке с аппаратом, при помощи которого они накачивали воздух в мой водолазный костюм.
— Подымай!
И меня подняли.
Едва с меня сняли медный шлем, обращавший меня в какое-то чудовище, как мой старый испытанный боцман Перазич, далматинец родом и лихой моряк, заявил мне:
— А у нас новости есть, капитан!
— Какие?
— Да я должен об этом вам подробно доложить!
— Выкладывай!
Вижу, Перазич как-то жмется. Явно не хочет говорить при матросах. Секрет какой-то…
Я знал старого далматинца за человека серьезного и никогда попросту7 не болтающего, и понял его.
— Впрочем, нет! — сказал я. — Пойдем-ка ко мне в каюту. Да вели коку захватить бутылочку винца и принести кусок ветчины. Прогулка по дну морскому, должно быть, очень полезна для тех, кто страдает отсутствием аппетита. Я проголодался. Покуда будем закусывать, ты, старая акула, расскажешь мне все твои новости.
Едва мы разместились за столом в моей каюте, как Перазич мне заявил:
— Приходил один туземец.
— Спрашивал, нет ли у нас на продажу парочки миссионеров? — за смеялся я.
— Нет, командир! Про миссионеров-то он говорил, это верно, но совсем в другом роде!
— Может, хочет нас снабдить ими? Покорно благодарю! Я другим товаром торгую!
— Да нет же, капитан! Ну, вы лучше слушайте!
— Слушаю и то! Повесил уши на гвоздь внимания!
— Этот дикарь болтает с грехом пополам по-немецки.
— Вот как? Лингвист, значить!
— Да. Говорит, научился именно у тех самых миссионеров, которых потом…
— Которых потом его сородичи съели, как мы с тобою эту принесенную коком ветчину? Дальше!
— Ну, дальше-то я не мог хорошо разобрать, в чем дело. По-немецки я давно разучился болтать. Мы, триестинцы, сами знаете, терпеть не можем тедесков! Ну, а дикарь-то, кстати, еле-еле лапти плетет по-немецки, я думаю, и природному немцу сговориться с ним было бы трудно.
— Но ты-то сговорился?
— Да кое-как. То есть я понял кое-что, но, разумеется, далеко не все, из того, что он мне сообщал.
— А что же он сообщал?
— А вы послушайте!
Показал он на море, потом ткнул пальцем вниз, значит, указывает, что речь идет о морском дне.
— Может быть, да, может быть, нет! Но продолжай.
— Ну, потом машет рукою, твердит:
— Не надо. Не надо.
Я его спрашиваю:
— А почему?
А он отвечает:
— «Зеленая смерть»!
— Какая «Зеленая смерть»? В первый раз в жизни слышу!
