Эжен Сю - Тайны народа
— О, сударь, вы оказываете нам слишком много чести! Мне совестно…
— Ну полно, мой друг, вы шутите. Итак, это решено?
— А могу я привести и своего мальчика?
— Конечно!
— И дочь?
— Как вы можете задавать мне такой вопрос, мой милый господин Лебрен?
— В самом деле, сударь? Вы не найдете ничего дурного в том, если моя дочь…
Напротив! Да ведь это идея, блестящая идея!
— Что такое, сударь?
— Слышали вы когда-нибудь о древних турнирах?
— О турнирах? Прошу извинения, сударь, но такие простые люди, как мы…
— Это во времена рыцарства были такие турниры, мой милый Лебрен, и на этих турнирах состязались некоторые из моих предков, которых вы видите здесь на портретах.
— Как! — вскричал с изумлением торговец. — Так эти господа ваши предки? Я и то думал себе, что есть что-то общее фамильное у вас с ними.
— Вы находите?
— Нахожу, сударь, простите за смелость.
— Будет вам все извиняться! — Оставьте вы эти церемонии, мой милый. Так вот, на этих турнирах всегда присутствовала королева красоты, которая раздавала победителям призы. Пусть же этой королевой на карусели будет ваша прелестная дочь. Она вполне достойна этого.
— О сударь, нет, это уже чересчур. И разве вы не находите, что так стоять на виду, перед всеми этими драгунами… Это немножко, прошу извинить за смелость, немножко… Как бы это выразиться? Немножко…
— Не будьте таким подозрительным, мой милый Лебрен. В древнее время королевами турниров бывали самые знатные дамы, а под конец они даже целовали победителя.
— Оно, положим, так, но они уж были привычны к этому, а моя дочь… Видите ли, девочке восемнадцать лет, и она воспитана совсем по-буржуазному.
— Успокойтесь, я ни одной минуты не думал о том, чтобы ваша дочь целовала победителя состязаний.
— Как вы добры, сударь! И если вы настолько снисходительны, что позволите моей дочери не целовать…
— Но это само собой разумеется! Какое тут может быть позволение? Я счастлив уже тем, что вы и ваше семейство принимаете мое приглашение.
— О сударь, это мы должны принять за честь, за высокую честь, что вы нас приглашаете. Я вижу отлично, что вы желаете нас осчастливить.
— Что поделаешь, мой милый! Бывает так, что люди сразу придутся по душе. И потом вы оказались таким честным человеком относительно моего заказа…
— По совести, сударь!
— …что я сейчас же сказал себе: «Чудесный, должно быть, человек, этот добряк Лебрен! Хотелось бы мне оказать ему маленькую любезность или даже услугу».
— Ах, сударь, я не знаю, куда мне деваться от смущения!
— Послушайте, вы сейчас говорили мне, что ваши дела идут неважно. Хотите, я уплачу вам вперед за весь заказ? Не стесняйтесь, говорите откровенно. Сумма порядочная! Я вам дам чек на моего банкира.
— Уверяю вас, сударь, что мне не нужен аванс.
— Но времена теперь тяжелые. Вот то время, когда жили эти господа, было славным, добрым временем, — прибавил граф, показывая на висевшие на стенах портреты.
— В самом деле, сударь?
— И как знать? Быть может, это доброе старое время еще вернется.
— В самом деле? Вы так думаете?
— В другой раз мы поговорим о политике. Вы интересуетесь политикой?
— Где уж нам, торговцам…
— Ах, мой милый, вы сами точно родились в то доброе старое время! Вы тысячу раз правы, не занимаясь политикой. В то старое время, о котором я говорил, никто не рассуждал. Король, духовенство и аристократия приказывали, а народ повиновался без возражения.
— Черт возьми! Да, это было очень просто и удобно, сударь! Если я верно вас понял, король, священники и вельможи говорили: «Делайте так!» — и народ делал?
— Вот именно.
— «Платите!» — и народ платил?
— Конечно.
— «Ступайте туда-то!» — и они шли?
— Ну да, именно.
— Совсем как на учении: направо, налево кругом, марш! Стой! Не надо было даже трудиться желать того или другого: король, вельможи и духовенство избавляли нас от этого труда, желая за нас… И такой-то порядок вещей изменили! Безвозвратно изменили!
— Не надо отчаиваться, мой милый Лебрен.
— Да услышит вас Бог! — произнес торговец, вставая и кланяясь. — Мое почтение, сударь!
— Итак, до воскресенья на карусели, мой милый. Вы придете всей семьей. Это решено?.
— Непременно, сударь, непременно. Моя дочь не пропустит такой праздник… Тем более что она будет королевой… королевой…
— Королевой красоты, мой милый. Не я, а сама природа предназначила ей эту роль.
— С вашего позволения, сударь…
— В чем дело?
— Я передам дочери от вашего имени то, что вы о ней сейчас говорили.
— Даже прошу вас об этом. Впрочем, я сам зайду к вам запросто, чтобы напомнить о приглашении дорогой госпоже Лебрен и ее прелестной дочери.
— Ах, сударь, бедняжки будут так польщены вашей добротой! О себе я уж и не говорю. Если бы мне дали орден Почетного легиона, я и тогда не чувствовал бы себя таким гордым.
— Добряк Лебрен, да вы прелесть что такое!
— Ваш покорный слуга, сударь, — сказал торговец, уходя из комнаты.
Но в дверях он остановился, почесал себя за ухом и снова вернулся к Плуернелю.
— В чем дело? — спросил граф, удивленный его возвращением.
— В том, что мне пришла в голову одна мысль… Прошу извинить за смелость…
— Черт возьми! Почему же вам не могут приходить мысли, как и всякому другому?
— Оно правда, сударь, иногда и у маленьких людей, как и у великих, в голове забродит, как выражается Мольер.
— Мольер? Вы читали Мольера? Впрочем, я заметил уже, что вы иногда выражаетесь старинным языком.
— И вот почему, сударь, когда вы говорили со мной, подобно тому как Дон Жуан с Диманшем или Дорант с Журденом…
— Что это значит? — вскричал Плуернель, удивляясь все более и начиная подозревать, что торговец не такой простак, каким прикидывался.
— …тогда, — продолжал Лебрен со своим лукавым простодушием, — и я, в свою очередь, заговорил языком Диманша и Журдена. Прошу извинить за смелость. Что же касается мысли, которая пришла мне в голову, так, видите ли, по моему неразумию мне показалось, что вы будете не прочь взять мою дочь себе в любовницы.
— Как! — вскричал граф, совершенно теряясь от такого неожиданного поворота дела. — Я не понимаю, что вы хотите этим сказать.
— Видите ли, сударь, я простой человек и говорю вам: по моему неразумию…
— Но вы с ума сошли! Вы не понимаете, что говорите!
— Правда? Вы находите? Я сказал себе, следуя за ходом моих неразумных мыслей, сударь… Я сказал себе: я честный торговец с улицы Сен-Дени, я продаю полотна, у меня красивая дочь. Знатный молодой господин увидел мою дочь, она ему понравилась, и вот он делает мне выгодный заказ, да в придачу еще предлагает и услуги, и под этим предлогом устраивает карусель ради прекрасных глаз моей дочери, приходит к нам частенько, разыгрывая роль доброго принца, с единственной целью в конце концов соблазнить мою дочь. Но теперь я вижу, что ошибся, и очень рад этому. Потому что иначе я вынужден был бы сказать вам самым смиренным и почтительнейшим образом, какой единственно и подобает такому маленькому человечку, как я: прошу извинить за смелость, мой знатный господин, но уж теперь не соблазняют таким образом дочерей добрых буржуа! Вот уж пятьдесят лет, как это не делается. Буржуа с улицы Сен-Дени могут не опасаться более королевских приказов об аресте и Бастилии, как в прежнее время. И если господин маркиз или господин герцог вздумает отнестись без уважения к ним или к их семействам, то буржуа с улицы Сен-Дени могут и посбить с них спесь, прошу извинить за смелость.
