Георгий Брянцев - Тайные тропы
Накануне отъезда пришел Генрих Фель. Друзья не могли покинуть город, не простившись с ним. За Генрихом специально ходил Алим.
Фель осунулся, похудел. Когда Ожогин завел речь о том, как ему живется, Генрих уклонился от ответа и заговорил на другую тему.
— И радостно и печально, что скоро вы будете в Советском Союзе, — сказал он. — Радостно, что вы увидите родные края, печально, что нас покидаете.
Никита Родионович заметил:
— Не унывайте. Придут и для вас другие дни.
— Сомнительно, — возразил Генрих. — Что-то и намеков на это не видно.
— Еще рано предрешать, — заметил Грязнов, — и трудно предсказать, как повернутся события.
Андрей сознавал, что говорит неубедительно.
Воцарилось неловкое молчание, которое почувствовали все. Первым заговорил Абих:
— А я так смотрю, что здесь нам торчать нечего.
— То есть как? — удивился Вагнер.
— Очень просто, Альфред, — ответил Гуго. — Согласись со мной, что один дом и сад счастья тебе не дадут. Для тебя, как и для всех нас, этого недостаточно...
Вагнер склонил голову и задумался. Гуго затронул больной вопрос. Конечно, дом и сад — это не все для человека и ими одними жить не будешь, но когда с местом связано все дорогое, близкое, значительное, такое место бросать больно, очень больно. Но Гуго, конечно, прав. И дом, и сад, и память о тяжелых и светлых днях, проведенных здесь, не смогут еще дать веры и силы для того, чтобы жить. Прав Гуго. Прав. В известных обстоятельствах не мил станет родной дом. Рад будешь каморке.
— Что же ты предлагаешь, друг мой? — с грустью спросил Вагнер.
Вместо Гуго ответил Фель:
— Я лично здесь не останусь и не найдется сил, которые в состоянии удержать меня. Я привык ездить, и я проберусь на восток. С русскими я найду общий язык, они поймут старого Генриха. Да, поймут...
Сказал это Фель медленно, с расстановкой, твердо, и все поняли, что он уже окончательно все решил.
К Генриху присоединился и Абих.
— Я придерживаюсь такого же мнения, — сказал он.
Альфред Августович покачал головой, а потом сказал:
— Скажу и я. Я бы не хотел большего, чем попасть в Россию, но решу окончательно, когда приедет Карл. Вернее, не я буду решать. Пусть решает он. Карл приедет и расскажет многое. Как он захочет, так и будет. Может, именно тут мы принесем больше пользы... Подожду сына. У него вся жизнь впереди, за ним останется и последнее слово.
Долго и много беседовали друзья в эту последнюю встречу.
Поздно ночью, когда Ожогин, Грязнов и Ризаматов занялись укладкой вещей, в мезонине появился Вагнер с чемоданом в руке.
— А про это забыли? — сказал, он, улыбнувшись.
Совершенно неожиданно встал вопрос о ценностях, оставленных на хранение Вагнеру его племянником. Завязался спор. Никита Родионович категорически отказался брать золото. Старик настаивал.
— Эти ценности принадлежат России, — сказал Вагнер. — Воры воспользовались ее бедствиями и выкрали их. Долг всякого честного человека — вернуть украденное...
В спор вмешался Грязнов:
— А что вы скажете племяннику, когда он возвратится?
Андрей и сам понял, что вопрос неудачный. Старик нахмурился.
— А вы думали, что я берегу это для него? — спросил в свою очередь он. — Или вы считаете, что лучше это передать господам американцам?..
— Господам грабителям, — заметил Абих.
— Будь они прокляты, эти янки! — отрезал Генрих.
Все трое настаивали на том, чтобы ценности были вывезены в Советский Союз. К ним присоединился Алим.
— Проголосуем, — рассмеялся он. — Зачем нарушать демократию. Можно тайным голосованием, можно открытым.
Ожогин и Грязнов сдались. Но Никита Родионович выставил одно непременное условие: часть ценностей они оставят, причем самую громоздкую — портсигары, ложки, рюмки, табакерки, футляры от часов.
— Это зачем же? — спросил удивленно Вагнер.
— Это для того, чтобы вы жили не нуждаясь, чтобы могли оказать помощь друзьям... Наконец, для того, чтобы в нужный час, если вам придется покинуть город, у вас были средства. Американцы золото любят, а эти вещи подозрений не вызовут...
— Да, но кто же дает вам право распоряжаться... — начал Вагнер.
— Советская власть, — твердо сказал Никита Родионович. — И перед нею ответ держать буду я...
32
Когда машина подошла к аэродрому, из-за леса блеснули первые лучи солнца, залили огромную поляну, осветили группу самолетов, расположенных рядком вдоль бетонированной дорожки.
— Пойдемте!.. — сказал сопровождавший друзей американский офицер и повел их к стоявшему в отдалении маленькому чистенькому домику, видимо, всего несколько дней назад сколоченному из листов фанеры.
В комнате находился всего лишь один человек — сержант. Когда друзья вошли, он поднял от стола голову, зевнул и, не вставая, поздоровался. Сопровождающий сказал ему что-то по-английски и показал на своих спутников. Тогда сержант встал, поднял сиденье дивана и вынул из ящика несколько комплектов военного обмундирования
— Переодевайтесь, — коротко бросил сопровождающий и первый стал разоблачаться.
Ожогин взял в руки гимнастерку и увидел незнакомые нашивки.
— Не удивляйтесь, — успокоил его офицер, — это югославское барахло. Не перепутайте комплекты, они подогнаны по росту.
На переодевание ушло полчаса, не более.
Сержант осмотрел каждого с ног до головы и, видимо, удовлетворенный, вышел. Через минуту послышался рокот мотора; он то усиливался, то спадал — самолет, выруливал на старт.
Волнение охватило друзей. Они покидали Германию, наступил долгожданный момент — возвращение на родину.
Сержант, ожидавший пассажиров у самолета, замахал рукой, торопя их. Друзья подошли вместе с офицером, который первый полез в самолет.
На крыльях машины были те же знаки, что и на обмундировании, — югославские.
Друзья молча переглянулись.
Закрылась дверца. Взревели моторы. Самолет задрожал, стоя на месте, а потом рывком устремился вперед по дорожке.
Ночевали в Будапеште из-за какой-то неисправности в моторе, обнаружившейся в пути. Сопровождающий нервничал, он приказал не выходить из самолета. Два раза появлялись советские офицеры, проверяли документы.
Уже на рассвете самолет поднялся в воздух. Сопровождающий успокоился. К нему вернулось благодушное настроение. Он вынул из планшета карту и принялся ее разглядывать. За этим занятием у него прошла остальная часть пути.
— Скоро Белград, — крикнул он на ухо Ожогину и показал на карте Югославию.
Друзья собрались у одного из двух небольших окошек. Под ними плыли сады, отроги гор, шоссейные дороги. Хорошо были видны далекие объезды у взорванных мостов, по обочинам стояли разбитые танки, автомат шины.
