Александр Вельтман - Приключения, почерпнутые из моря житейского
II
В гостеприимном караван-сарае, находящемся на перепутье из театра в собрание, есть тьма отделений, номеров, номерков, приютных для приезжих, проезжих, для скитальцев и путешественников, для странников вообще и для странников в особенности, для хаджей и даже для пилигримов с блондовой бородкой.
Одно из отделений этого караван-сарая только что занял какой-то приезжий: мужчина средних лет, статный, лицо худощаво, но румянец во всю щеку, глаза голубые, а волоса как смоль, одет по-дорожному, но сообразно форме, отдаваемой в ежедневных приказах моды, с тою только разницею, что вместо мешковатого пальто на нем была богатейшая бархатная венгерка, изузоренная снурками. По наружности, по всем приемам я по речи нельзя' было определить, к какой, собственно, нации принадлежал он. Казалось, что это был воплощенный космополит, европеец неопределенного языка, vagabond [158], объехавший для препровождения времени весь свет и посетивший на закуску, pour la bonne bouche [159], Россию. С своим слугой, немцем, он говорил по-немецки, как француз; с французом-чичероне [160] – по-французски, как англичанин; с половым – по-русски, как чех, и в дополнение пересыпал свои речи латинскими, итальянскими и даже турецкими восклицаниями; а распевал и бранился на всех земных языках.
На вопрос полового у камердинера, кто таков его барин, немец отдул отвислую губу и, подняв указательный палец, отвечал:
– Это магнат унгарски Волобуж, слышишь?
– Нет, брат, не слышу; кто такой?
– Это великий господин, магнат унгарски Волобуж, слышишь?
– Нет; ну-ко еще.
– Хе! – сказал немец, усмехаясь, – это тебе gross Kurios! fine wunderliche Sache! [161]
– Иоганн! – крикнул путешественник по-немецки, пыхнув дымом сигары и остановясь посреди комнаты, – здесь скверно пахнет! Как ты думаешь?
– Скверно пахнет? – спросил немец-отвислая губа, – позвольте, мейн-гер, я понюхаю.
И Иоганн, как легавая собака, вытянул шею, поднял нос и начал нюхать удушливую атмосферу отделения.
– Ну, понюхай еще, – сказал венгерский магнат, – а потом неси шкатулку и вещи назад в дормез. В этой «Москве» я не остаюсь. Гей, бир-адам! Seigneur serviteur [162], как твое имя?
– Мое имя Андре, – отвечал француз.
– Есть тут какой-нибудь «Лондон»?
– И очень близко отсюда, если только вам угодно,
– Очень угодно: только с тем, чтоб и в «Лондоне» не было такого же натурального запаху.
– Как это возможно! будьте спокойны; я пойду сейчас же займу лучший номер.
– Если невозможно, так едем в «Лондон».
– Что ж, ваше сиятельство, не понравился номер? мы вашей милости другой покажем, – сказал приказчик гостиницы.
– Что ты говоришь? – спросил его магнат.
– Да вот вашей милости, может быть, номер не понравился, так другой извольте посмотреть.
– Ты что, что говоришь? а? – спросил он снова, выходя из номера.
– Черт их разберет, этих немцев, – сказал приказчик, махнув рукой, – и сами ничего не понимают, и их не поймешь!
У подъезда стоял, хоть и не новомодный на лежачих рессорах, но славный дормез, со всеми удобствами для дороги, придуманный не хуже походного дормеза принца Пюклер-Мюскау [163]. Немецкий человек Иоганн был уже наготове принять господина своего под руку и посадить в экипаж; но его задержал па крыльце какой-то отставной, низко поклонился ему, встал перед ним навытяжку, держа шляпу в левой руке, и начал излагать, запинаясь, свою покорнейшую просьбу помочь страждущему неизлечимой болезнью, погруженному в крайнюю бедность и имеющему жену и пятерых человек детей мал мала меньше.
Венгерский магнат уставил на него глаза с удивлением, осмотрел с ног до головы, как чудо, какого еще не видывал, и, выслушав долгую речь, спросил:
– Жена?
– Так точно: жена-с… ваше сиятельство, – повторил отставной, – и пятеро человек детей…
– И пятеро детей?
– Так точно-с…
– Что-о, что вы говорите?
– Пятеро-с, – проговорил отставной, отступив с испугом.
– Жаль, мало; только пятеро!… – сказал магнат, вынимая кошелек, – вот вам по червонцу на человека; если б было больше, больше бы дал… считайте, пять?… Только пятеро детей?
– Ваше сиятельство, – сказал отставной, у которого от радостного чувства тряслись руки и разбежались глаза, смотря на горсть золота, – жена на сносе, прибавьте на шестого…
– Хорошо; а может быть, жена ваша родит двойни?
– Всегда двойни родит, ваше сиятельство, всегда, вот и прошлый раз двойни родила…
– Ну, вот еще два.
– На родины, на крестины понадобятся деньги…
– Ну, об этом поговорим после; приходите-ко ко мне как-нибудь на днях; я буду стоять в «Лондоне».
– Слушаю, ваше сиятельство…
– Ну-ну-ну! ступайте себе, пока назад не отнял!… Отставной опрометью бросился от магната Волобужа, который посмотрел ему вслед, пожав плечами.
Француз Андре также пожал плечами. Он пришел в ужас, заметив такую щедрость путешественника.
– Пропадшие деньги, совершенно пропадшие! – сказал он со вздохом, – я обязан предостеречь вас; вы думаете, что это в самом деле несчастный офицер? Это мошенник; их здесь тьма ходит… Они вас оберут, monsieur… le comte [164], – прибавил Андре, не зная, как величать путешественника.
– Оберут? неужели? какое горе!
– Ей-богу, оберут! как это можно давать столько! Им ничего не надо давать… этим бездельникам, попрошайкам! нищим!
– Тебя как зовут?
– Андре, monsieur.
– Вот видишь, Андре-monsieur, знаешь ли ты разницу между нищим и плутом?
– Non, monsieur [165].
– Так я тебе скажу: нищий напрашивается на деньги, а плут на услугу. Понял? и прекрасно; довольно рассуждать. Что ж «Лондон»?
– Я уж был там; самый лучший номер готов,
– Умные ноги!
Венгерский магнат вскочил в дормез, Иоганн взлез на козлы, ямщик чмокнул, подернул вожжами.
Поехали. Андре бежал ли следом, или доехал на запятках, но у подъезда гостиницы «Лондон» он встретил и высадил магната из кареты и повел по длинному, довольно сальному коридору до номера.
– Господин покорнейший мой слуга, как бишь тебя зовут?
– Андре, monsieur.
– Ну, Андре-monsieur, лондонская атмосфера и чистота, кажется, не лучше московской?
– Номер прекрасный.
– Правда, номер лучше. Иоганн! как ты думаешь? Понюхай-ко, хорошо ли пахнет?
– Ха! – отвечал Иоганн, приподняв важно отвислую губу, – здесь всё recht und sch?n! [166] Всё как следует для одной такой Obrigkeit [167] как ваша высокородность. Ничего не можно сказать худого. По стенам бесподобнейшие картины… Занавесы прекрасные на окнах, ковры… ja! ailes ist recht und sch?n! [168]Вот и клавиры, можно музыку играть… и все, как следует… и кабинет есть… стол письменный… Это немецкая работа!… Тотчас видно!… Я тотчас узнаю немецкую работу!
