Александр Вельтман - Приключения, почерпнутые из моря житейского
– Ну, уж, Василий Игнатьич, ведь и то сказать: кто ж помог Прохору Васильевичу, как не он.
– Ах ты дура, дура! Помог!… Эка помощь! Как лежал пластом, так и теперь лежит!
В самом деле, прошло еще несколько дней, а Прохор Васильевич лежит как пласт и не думает вставать с постели. Всем бы, кажется, здоров: ночь спит крепко, напьется чайку с подобающею жаждою, похлебает овсяной кашки, съест кусочек курочки да пару печеных яблочков с надлежащим вкусом, заснет, опять проснется, покажет язык доктору, примет лекарство, послушает, о чем говорит сама с собою Анисья, отвернется к стене и закроет глаза, когда войдет отец, – все, кажется в исправности, а лежит себе да молчит: точно как будто боится выздороветь, чтоб тятенька не убил.
И бог знает, как вышел бы из этого положения Прохор Васильевич; без deus ex machina, – кажется, и не вышел бы. В один вечер пробралась на двор черница.
– Добрые люди, – сказала она, ©становясь в дверях людской, – пустите, ради господа бога, переночевать богомолочку!
– Откуда ты, мать моя? – спросила ее стряпуха Ивановна.
– Ох, издалека, голубушка.
– Утомилась ты, я вижу. Войди, милости просим; переночуй, найдем порожний угол.
После долгих разговоров, взаимных расспросов и рассказов черница, когда дошло дело и до больного и до события на свадьбе, слушала, устремив на Ивановну неподвижные глаза, в которых копились слезы. Дыхание ее становилось тяжело, она, казалось, ничего не понимала.
– На свадьбе! Кто женился?
– Да Прохор же Васильевич, говорю я тебе.
– Голубушка! как женился? когда?
– Чай, уж недели две. На дочке Селифонта Михеевича… хорошо бы, кажись, да так, что-то не по сердцу; а тут еще такой случай… Что с тобою, мать моя?
– Ох, закружилась что-то голова, – проговорила черница, надвинув на лицо черный платок, которым покрыта была ее голова. – Господи, господи, согрешила я перед тобою! – воскликнула она невольно.
– Испей, мать моя, водицы… Что, али сильно ломит голову?
– Ох, болит, болит!… мочи нет!
– Бедная! приляг!
– Ох, нет!… Что тут об себе думать!… Ваш больной-то, чай, умирает… Вот, снеси ему просвирку… скажи, что за его здоровье вынута… снеси, пожалуйста!
– Ладно, ладно; да ты-то тут не умри! – сказала испуганная Ивановна.
– Ах, нет; у меня так это бывает…
– То-то! пустишь чужого человека в дом, да после и валандайся; добро бы я хозяйка была, а то что!…
– Не бойся, пожалуйста; я говорю тебе, что это так у меня; вот и прошло… Ох, да как же я люблю ходить за больными; я бы походила и за вашим…
– Уж где тебе; ты и сама-то, вишь, слабая какая.
– Бог дает силы и слабым на добрые дела… Право, я бы походила за вашим больным… что-то так сердце говорит, что я бы ему помогла… молитвой помогла бы.
Ивановна посмотрела с участием на черницу.
– Да, хорошо, хорошо, – сказала она, – я вот пойду скажу Анисье Семеновне. Она еще и рада будет; истомилась бедная; сколько ночей не спала.
Ивановна, взяв просвирку, пошла наверх, а черница, оставшись одна в горенке, залилась горькими слезами, припав к столу. Ей так хотелось выплакать не одно только горе, а душу; но едва послышались шаги Ивановны, она встрепенулась и отерла слезы.
– Пойдем к Анисье Семеновне, – сказала Ивановна, – она еще как рада, сама все думала пригласить сиделку, да некого было.
– Ах, пойдем, – проговорила тихо черница, – я хоть век просижу подле больного, у меня сна совсем нет.
Вслед за Ивановной она пошла наверх. Анисья встретила ее в девичьей и истомила расспросами.
– Ну, как же я рада, что нашелся такой добрый человек, как ты! Пойдем к больному. Он забылся… тихохонько!
Входя в роскошный покой, где лежал Прохор Васильевич, черница, видимо, содрогнулась. Подойдя к постели больного, она схватилась за кровать, и взор ее, как прикованный, остановился на нем.
– Сядь, сядь, милая, – повторяла Анисья и наконец насильно взяла ее за руку и посадила подле себя на стуле.
– Ах, потише говорите, он уснул, – сказала черница.
– И то шепотом говорю, – отвечала Анисья, – какая ты осторожная.
И Анисья начала снова расспросы про то, про ce, откуда, куда, где бывала, что видела. Бедная черница как будто перезабыла все и отвечала рассеянно.
– Э, какая ты неговорливая, – сказала Анисья, начиная уже дремать, – фу, какая здесь духота!
– Вы бы пошли уснуть, Анисья Семеновна, я посижу.
– Ладно; да ты не заснешь? Сажала я в прошлые ночи Дуняшу да Машу, куда! Только отвернись, они уж и спят.
– Нет, я не усну.
– А как же быть-то, как он проснется да испугается тебя?
– Не испугается, отчего же испугаться? – проговорила черница.
– Как не испугаться: чужая женщина, вся в черном; хоть с головы-то сняла бы ты шапочку-то свою.
– Я сниму.
– Ну, ладно; смотри, как проснется, позови меня, я в девичей лягу.
Анисья вышла. Черница сбросила с головы платок и шапочку, упала на колена перед образами, и, заливаясь слезами, молилась.
Когда душа загорается во взорах и выступает на уста молящейся женщины, взгляните тогда на нее и сами молитесь.
После долгой молитвы она прислушалась вокруг, встала, подошла к кровати, сделала движение, чтоб прикоснуться к больному, но, казалось, не смела, боялась нарушить его сон.
– Прохор Васильевич! – произнесла она тихо и повторила несколько раз.
Больной вдруг вздрогнул, очнулся и устремил на нее глаза.
– Tс! Не пугайся, это я, твоя Лукерьюшка, узнаешь ли ты меня?…
Прохор Васильевич приподнялся, протянул к ней руки, но ни слова. Казалось, чувства его снова помутились.
– О, господи, что я сделала! – проговорила Лукерья Яковлевна, и она обхватила руками своего мужа.
– Лукерьюшка! – проговорил он, наконец.
– Узнал, узнал меня! Дай же мне теперь выплакаться! – произнесла она, задушив голос, и зарыдала.
– Что ты плачешь? – сказал Прохор Васильевич после долгого молчания.
– Tс, тише, тише!… да! я плачу… ты забыл меня!… ты… Она не могла продолжать.
– Я забыл? Нет!…
– Тебя женили на другой!… Погубил ты меня!…
– Ox, не говори!… Неправда!…
– Как неправда?
– Неправда! я все тебе скажу… О, господи!… Лукерьюшка! уйдем отсюда… я боюсь тятеньки; я боюсь на него смотреть… уйдем отсюда!
– Уедем, уедем, куда хочешь!… Да как же это, говорят, что ты женился…
– Ох, не говори теперь… уйдем поскорей!…
– Куда ж теперь идти, как идти? Прохор Васильевич задумался.
– Как уйти? – повторила Лукерья Яковлевна, – ты еще болен…
– Как-нибудь, Лукерьюшка.
– Да как же?
И задумались они оба, и ничего не могли придумать.
II
В гостеприимном караван-сарае, находящемся на перепутье из театра в собрание, есть тьма отделений, номеров, номерков, приютных для приезжих, проезжих, для скитальцев и путешественников, для странников вообще и для странников в особенности, для хаджей и даже для пилигримов с блондовой бородкой.
