Сергей Алексеев - Слово
— Принес? — обрадовался старьевщик. — Клади на весы, вешать будем!
Весу оказалось немного больше пятнадцати килограммов. Приемщик уже доверял ей всецело и даже узел развязывать не стал и скидки не сделал. Он вытащил из-под прилавка старый крапивный куль, сложил в него книги и на всякий случай взгромоздил на весы.
— Вес на вес, — сказал он. — Никакой обман нет… Плохой работа, от начальства благодарность нет, одна ругань. То принял сырой, то недостача, то бумага плохой, грязь. А все спрашивают — утиль дай! Тряпка дай, бумага дай!
— Книги-то не надо бы в утиль, — вставила Вера Георгиевна. — Ты бы, миленький, сказал начальству своему.
— Как сказал? — не понял старьевщик. — Книга куда девать? Бросать, что ли? Жалко бросать — добро.
— Их бы, как людей, хоронить, — пожелала Вера Георгиевна. — Да с почестями. Как отживут свое — и похоронить, памятник поставить.
— Как — хоронить? — опять не понял приемщик. — Земля копать? Добро нельзя земля копать, добро людям отдавать надо. А люди говорят — Ахмедыч плохой…
Вера Георгиевна случайно заметила, как мужчина, что до сих пор казался ей знакомым, вдруг огляделся по сторонам и воровато сунул за пазуху синенькую школьную тетрадь.
— Один радость всю жизнь — шар-свисток детям давать, — продолжал старьевщик. — Шар-свисток дети любят! Тебе на лишний вес шар-свисток дать или книга-бумага возьмешь?
— Книгу, — сказала Вера Георгиевна. — Я там отложила… почти целая, только без обложки…
Старьевщик отдал книгу — Толстой, «Война и мир», — покряхтел, поохал.
— Утиль — работа плохой… Я книга всегда даю. Приходят, шарятся — даю, вес на вес, а все Ахмедыч плохой. Я сам книга не понимаю, я утиль понимаю. А кто в городе еще утиль понимает?
Вера Георгиевна подняла мешок с выкупленными книгами и ступила через порог. Внучка поддерживала ношу сзади, упершись ручонками в куль, но вес его, казалось, увеличивался с каждым шагом.
«Только б донести, — думала Вера Георгиевна, все ниже склоняясь к земле. — Только бы не упасть где… Наденьке-то ведь еще рассказать надо все, втолковать…»
Скитское покаяние. 1961 год
Освобожденный от вериг и враз полегчавший, Лука Давыдыч прибежал в свою келью, рухнул перед иконами, протянул распухшую руку:
— За что караешь, Господи? За что позволил гаду ползучему за руку меня укусить?
— А говорил тебе — не суй руку, тяпнет, — услышал Лука. — Так ты не послушал.
— Господи! Это ты со мной говоришь? — спросил Лука, немея от страха. — Если ты — дай знак!
Знака никакого не последовало: а говорят, если Бог вещает, то обязательно знак дает — звезда средь бела дня воссияет либо голубь прилетит и на плечо сядет.
— Словом ответь мне: ты или нет? — взмолился Лука.
Однако и слов никаких не было слышно. Бились на окошке осы, стараясь выбраться из зимовья, тоненько пели комары и монотонно шумели сосновые кроны.
— Не хочешь больше говорить со мной? — спросил Лука.
Ответа не было. Длинноволосый Христос на иконе пучил на него круглые, недвижимые глаза и молчал.
— Слышишь ли ты меня? Если слышишь — дай знак!
Знака не было — Бог не слышал.
— Я же тебе сколько молился! — закричал Лука Давыдыч. — Писания твои читал, вериги носил! За что же ты поманил меня сначала, а потом на смех, на позор перед народом выставил? Мне теперь стыдно на глаза людям показываться!.. Что мне делать теперь? Рука-то вон как боли-ит! Не дай пропасть! Господи-и!
— Пойди в лес, — услышал Лука. — Найди траву-змеевник. Сделай отвар и семь дней и ночей мочи им руку. Гореть будет — холодным песком обкладывай.
— Это я знаю, — сказал Лука. — А ты сделай чудо, Господи, излечи в один миг!
Лука замер, глядя на руку. Опухоль не спадала, боль стучала по жилам, отдавалась в голове. Поднимался жар.
— Значит, и ты не можешь чуда сделать? — спросил Лука.
В ответ — тишина, нарушаемая звоном ос и шорохом сосен.
— Кто же тогда говорит со мной?
— Я, — услышал он знакомый голос.
— Кто ты?
— Ну, я! — уже недовольно послышалось в ответ. — Иди за травой, не то сдохнешь.
Лука встал с колен и пошел в лес искать траву-змеевник. Трава эта росла по солнечным полянам на гребнях увалов — как раз там, куда выползали греться змеи. Лука ступал осторожно, глядя под ноги и придерживая укушенную руку, как маленького ребенка. «Но если это не Бог, то кто же со мной разговаривает? — сосредоточенно думал он, тетешкая больную руку. — Ведь с которых пор его слышу! И сколь раз было: послушаюсь его — спасусь…»
Он вспомнил, как по приказу этого голоса ел дерьмо из камерной параши, и это помогло сбежать из тюрьмы. Потом, как вышибал себе глаз, — и это помогло: не взяли же его на фронт! «Почему он не говорит, кто он? — удивлялся Лука. — Нет сказать бы, и тогда бы я еще сильнее поверил!»
Лука нашел траву, заварил ее в котле и стал лечиться. Жар и боль разламывали голову, в глазах плыли красные голодные круги. За семь дней он так отощал и измучился, что без палочки не мог выйти из келейки. По ночам он бредил. Однажды почудилось, что пришел к нему Тимка Белоглазов с ломом в руках и закричал:
— А-а! Вот ты где, пес шелудивый! Сам в бега, а меня под тюрьму подвел?! Так вот же тебе, получай!
Глядь, а вместо лома в руках у Тимки — черная змея с разинутой пастью. Тимка выпускает ее на Луку, и змея начинает обвиваться вокруг его тела, вокруг шеи. Медленно так, плавно сжимает Луку, словно веревка, так что кости трещат. Потом змея заползает ему в рот и ползет по горлу, царапая чешуей гортань. Лука пытается отбросить ее, вырвать изо рта, но Тимка бьет его по руке прутом и приговаривает:
— За одну змею сорок грехов долой! Бей ее, бей!
Лука очнулся, попил воды, перекрестился на иконы и снова бред. Чудится ему, что Христос с иконы сошел и протягивает ему ковш: «Пей, Лука, здесь питье чудотворное. Выпьешь — и все болезни твои кончатся». Лука принял ковш, но только воспаленные губы к его краю поднес — ахнул! Параша! Отбросил Лука парашу, а дерьмо на иконы плеснулось. «Так тебе и надо! — обрадовался он и захохотал. — Не подсовывай больному человеку! Заместо хлеба — камень даешь?»
На восьмые сутки, когда боль отошла и опухоль немного спала, Лука уснул. Ему снова показалось, что он бредит, но то был сон. Лука увидел себя стоящим на колодине посередине Макарихи. Вокруг народ, много народу, и все перед ним на коленях стоят, руки воздев. Кричат:
— Помилуй, Господи!
Лука удивился: вот как встречают его! Видно, он и в самом деле праведник! Но тут увидел Лука Давыдыч, что одеяние на нем странное: белая тряпка вокруг тела окручена, а сверху медная ряса надета. Над головой же сияет нимб, и лучи исходят.
