Александр Дюма - Ожерелье королевы
– Соглаш.., но вот мы и пришли.
Принц положил руку на изящную резную панель.
Дверь отворилась.
Королева взглянула на мадмуазель де Таверне как человек, который идет на риск; она переступила порог с одним из тех движений, которые так очаровательны у женщин и которые хотят сказать: «Полагаюсь на милость Божию!»
Дверь бесшумно закрылась за ними.
– Сестра! – сказал граф д'Артуа. – Это моя холостяцкая квартира: один я могу сюда проникнуть и проникаю всегда один.
– Почти всегда, – заметила королева.
– Нет, всегда!
– Лучше уж помолчим об этом, – садясь в кресло, сказала королева. – Я ужасно устала. А вы, бедняжка Андре?
– Ох, я падаю от изнеможения, и если вы, ваше величество, разрешите…
– Конечно, конечно, дорогая, – сказала королева, – садитесь и даже ложитесь: его высочество граф д'Артуа предоставляет эти апартаменты нам – не правда ли. Карл?
– В полное распоряжение, сударыня!
– Одну минутку, граф, еще одно слово!
– Какое?
– О том, как нам вернуться во дворец.
– О том, чтобы вернуться ночью, нечего и думать, коль скоро приказ отдан. Но приказ, отданный на ночь, теряет свою силу утром; в шесть часов двери откроются! выйдите отсюда без четверти шесть. Если вы захотите переодеться, то в шкафах вы найдете длинные женские накидки всех цветов и всех покроев; входите же, как я сказал вам, во дворец, подите к себе в опочивальню и ложитесь, а об остальном не беспокойтесь.
– Но ведь вам тоже необходимо пристанище, а ваше мы у вас украли.
– Пустяки! У меня остается еще три таких же! Королева рассмеялась.
Глава 7.
АЛЬКОВ КОРОЛЕВЫ
На следующий день или, вернее, в то же утро, ибо наша последняя глава, должно быть, закончилась в два часа ночи; итак, в то же утро, повторяем мы, король Людовик XVI в простом фиолетовом утреннем платье, без орденов и без пудры, словом, в том, в чем он встал с постели, постучал в двери передней королевы.
Служанка приоткрыла дверь и узнала короля.
– Государь!.. – произнесла она.
– Королева? – отрывисто спросил Людовик XVI.
– Ее величество почивает, государь. Король прошел прямо к двери и быстро, с шумом, со скрежетом повернул круглую золоченую ручку. Быстрым шагом король подошел к кровати.
– Ах, это вы, государь! – приподнимаясь, воскликнула Мария-Антуанетта.
– Доброе утро, сударыня! – кисло-сладким тоном промолвил король.
– Какой попутный ветер занес вас ко мне, государь? – спросила королева. – Госпожа де Мизери! Госпожа де Мизери! Откройте же окна!
– Вы прекрасно спите, сударыня, – усаживаясь подле кровати и обводя спальню пытливым взглядом, сказал король.
– Да, государь, я зачиталась допоздна, и если бы вы, ерше величество, не разбудили меня, я спала бы еще.
– Чем объяснить, что вы его не приняли, сударыня?
– Кого не приняла? Вашего брата, графа Прованского? – спросила королева, рассеивая своим присутствием духа подозрения короля.
– Совершенно справедливо, моего брата; он хотел поздороваться с вами, но его оставили за дверью…
– И что же?
–..и сказали, что вас нет дома.
– Ему так сказали? – небрежно переспросила королева. – Госпожа де Мизери! Госпожа де Мизери!
В дверях показалась первая горничная с письмами, адресованными королеве и лежавшими на золотом подносе.
– Ваше величество, вы звали меня? – спросила г-жа де Мизери.
– Да. Разве вчера графу Прованскому сказали, что меня нет во дворце? Ответьте королю, госпожа де Мизери, – так же небрежно продолжала Мария-Антуанетта, – скажите его величеству то, что ответили вчера графу Прованскому, когда он появился у моих дверей. Я этого уже не помню.
– Государь! – заговорила г-жа де Мизери в то время, как королева распечатывала одно из писем. – Его высочество граф Прованский явился вчера засвидетельствовать свое почтение ее величеству, а я ему ответила, что ее величество не принимает.
– По чьему приказанию?
– По приказанию королевы.
– А-а! – произнес король.
В это время королева распечатала письмо и прочитала следующие строки:
«Вчера Вы вернулись из Парижа и вошли во дворец в восемь вечера. Лоран Вас видел».
Затем, с таким же беспечным видом, королева распечатала еще несколько записок, писем и прошений, в беспорядке разбросанных по пуховику.
– Так что же? – молвила она, поднимая глаза на короля.
– Спасибо, сударыня, – обратился тот к первой горничной.
Госпожа де Мизери удалилась.
– Простите, государь, – заговорила королева, – просветите меня: разве я больше не вольна видеть или не видеть графа Прованского?
– О, разумеется, вольны, сударыня, но…
– Что – но?
– Но я думал, что вчера вы были в Париже.
– Да, я ездила в Париж. Но разве из Парижа не возвращаются?
– Вне всякого сомнения. Все зависит от того, в котором часу.
– Госпожа де Мизери! – позвала королева. Горничная появилась снова.
– Госпожа де Мизери! В котором часу я вчера вернулась из Парижа? – спросила королева.
– Около восьми, ваше величество.
– Не думаю, – сказал король, – вы, должно быть, ошибаетесь, госпожа де Мизери, спросите кого-нибудь.
Горничная, прямая и бесстрастная, повернулась к двери.
– Госпожа Дюваль, в котором часу ее величество вернулись вчера вечером из Парижа? – спросила она.
– Должно быть, в восемь, сударыня, – отвечала вторая горничная.
– Вы, верно, ошибаетесь, госпожа Дюваль, – сказала г-жа де Мизери.
Госпожа Дюваль наклонилась к окну прихожей и крикнула:
– Лоран!
– Кто это? – спросил король.
– Это привратник у дверей, в которые вчера проходили ее величество, – отвечала г-жа де Мизери.
– Лоран! – закричала г-жа Дюваль. – В котором часу вернулась вчера ее величество королева?
– В восемь! – отвечал с нижней галереи привратник. Король опустил голову.
Госпожа де Мизери отпустила г-жу Дюваль, г-жа Дюваль отпустила привратника. Супруги остались одни.
– Простите, сударыня, я и сам не знаю, что это взбрело мне в голову. Видите, как я рад? Моя радость так же велика, как и мое раскаяние. Вы на меня не сердитесь, ведь правда? Не дуйтесь: даю слово дворянина, я был бы в отчаянии!
Королева высвободила руку из руки короля.
– Государь, – заговорила Мария-Антуанетта, – королева Французская не лжет!
– Что это значит? – спросил удивленный король.
– Я хочу сказать, – столь же хладнокровно продолжала королева, – что я вернулась только сегодня в шесть утра.
– Сударыня!
– Без его высочества графа д'Артуа, предоставившего мне убежище и из жалости приютившего меня в одном из своих домов, я осталась бы за дверью, как нищенка.
– Ах, так вы не вернулись! – с мрачным видом сказал король. – Значит, я был прав?
– Для того, чтобы убедиться, рано или поздно я вернулась, у вас нет необходимости ни запирать двери, ни отдавать приказы; достаточно прийти ко мне и спросить:
«В котором часу вы вернулись?»
– О-о! – произнес король.
– Я могла бы и дальше наслаждаться своей победой. Но я полагаю, что ваш образ действий постыден для короля, непристоен для дворянина, и я не хочу лишить себя удовольствия сказать вам об этом.
Король отряхнул жабо с видом человека, который обдумывает ответ.
– О, вы проявили великое искусство! – качая головой, произнесла королева. – Вам не придется извиняться за свое обращение со мной.
– Вы знаете, что я человек искренний, – изменившимся голосом заговорил король, – и что я всегда признаю свои ошибки. Соблаговолите же доказать мне, сударыня, что вы были правы, когда уехали из Версаля на санях со своими дворянами? С сумасшедшей оравой, которая компрометирует вас в тяжких обстоятельствах, в которых мы живем! Разве так должна поступать супруга, королева, мать?
– Могу ответить вам в двух словах. Я уехала из Версаля на санях, чтобы поскорее доехать до Парижа; я вышла из дому с мадмуазель де Таверне, чья репутация, слава Богу, одна из самых чистых репутаций при дворе, и поехала в Париж, чтобы лично удостовериться, что король Французский, отец огромной семьи, предоставляет умирать с голоду, прозябать в забвении, беззащитному перед всеми искушениями порока и нищеты, одному из членов своей семьи, такому же королю, то есть потомку одного из королей, царствовавших во Франции.
– Я? – с удивлением спросил король.
– Я поднялась, – продолжала королева, – на какой-то чердак и увидела без огня, без света, без денег внучку великого государя и дала сто луидоров этой жертве забывчивости, жертве королевской небрежности.
– Примите в рассуждение, – сказал король, – что я не подозревал вас ни в чем хоть сколько-нибудь несправедливом или бесчестном; мне только не понравился образ действий, рискованное поведение королевы; вы, как всегда, делали добро, но, делая добро другим, вы избрали способ, который делает зло вам самой. Вот в чем я вас упрекаю! А теперь я должен исправить чью-то забывчивость, я должен позаботиться о судьбе некоей королевской семьи.
