Жюль Верн - Удивительные приключения дядюшки Антифера
Бывшего владельца «Прекрасной Амелии» обожал весь дом — Нанон, видевшая в нем защитника, Жюэль, питавший к нему сыновнюю любовь, Эногат, целовавшая его щеки и гладкий лоб без единой морщинки, — последнее является, по словам физиономистов, неоспоримым доказательством спокойного и мирного характера.
В этот вечер, в половине пятого, Жильдас Трегомен поднялся по деревянной лестнице, ведущей в комнату второго этажа.
Ступеньки трещали под его тяжелыми шагами.
Он толкнул дверь и очутился лицом к лицу с дядюшкой Антифером.
ГЛАВА ПЯТАЯ,
в которой Жильдас Трегомен с трудом удерживается, чтобы не противоречить дядюшке Антиферу
— Пришел наконец, лодочник!
— Я сразу же побежал, как только ты позвал меня, старина…
— Однако долго же ты бежал!
— Ровно столько, сколько понадобилось на дорогу.
— В самом деле?.. Можно подумать, что ты плыл на «Прекрасной Амелии»!
Жильдас Трегомен сделал вид, будто не понял намека на черепаший ход его габары[59] по сравнению с быстротой морских судов. Он нисколько не удивился, застав соседа в дурном расположении духа, и решил, как всегда, терпеливо сносить все его выходки.
Дядюшка Антифер протянул Трегомену палец, который тот нежно пожал большим и указательным пальцами своей громадной ручищи.
— Эй!.. Черт возьми! Жми, но не так сильно!
— Прости меня… я не нарочно…
— Только этого еще недоставало!
Затем дядюшка Антифер жестом пригласил Жильдаса Трегомена занять место у стола посередине комнаты.
Трегомен повиновался и уселся на стуле, расставив колесом ноги в просторных башмаках без каблуков. Он разложил на коленях большой носовой платок с голубенькими и красненькими цветочками, украшенный по углам якорями.
При виде этих якорей дядюшка Антифер неизменно пожимал плечами… Якорь у владельца грузового судна!.. Это все равно, что водрузить на габару фок-мачту, грот-мачту или бизань-мачту!
— Ты выпьешь коньяку, лодочник? — спросил он, пододвигая две рюмки и графин.
— Ты же знаешь, старина, что я никогда не пью.
Это не помешало хозяину дома наполнить обе рюмки. По обычаю, освященному десятилетней давностью, дядюшка Антифер, выпив свой коньяк, выпивал затем и порцию, налитую соседу.
— А теперь поговорим.
— О чем? — спросил Жильдас, отлично знавший, для какой цели его позвали.
— О чем?.. О чем же еще мы можем говорить, как не о…
— Ах да!.. Ну, нашел ты наконец ту самую точку, которая тебя так интересует на этой пресловутой широте?
— Нашел? Каким образом, ты думаешь, я мог найти? Слушая этих двух болтушек, которые без умолку трещали здесь?
— Так ты называешь добрую Нанон и прелестную Эногат?
— А! Я знаю, ты всегда становишься на их сторону, против меня!.. Но не в том дело. Вот уже восемь лет, как умер мой отец Томас, прошло уже восемь лет, а вопрос об этой точке не продвинулся ни на шаг… Пора уже положить этому конец!
— Что касается меня, — сказал Жильдас Трегомен подмигивая, — я бы положил конец… бросив навсегда этим заниматься.
— Так, так!.. А завещание отца на смертном одре? А с ним что бы ты сделал?.. Для меня это священный долг!
— Как жаль, — ответил Жильдас Трегомен, — что твой почтенный отец больше ничего не сказал…
— А как он мог сказать, если он сам ничего больше не знал!.. Тысяча чертей! Неужели я тоже до последнего своего дня так ничего и не выясню?
Жильдас Трегомен чуть было не ответил, что это вполне возможно… и даже желательно, но вовремя спохватился, боясь слишком сильно раздражить своего и без того вспыльчивого собеседника.
А теперь пора рассказать, что произошло за несколько дней до смерти Томаса Антифера.
Это было в 1854 году, в году, который старому моряку не суждено было пережить. Почувствовав себя очень плохо, Томас Антифер решил поведать своему сыну тайну, которая мучила его долгое время.
Вот что случилось с ним в 1799 году, за пятьдесят пять лет до того, как он рассказал об этом сыну. Заходя на торговом судне в порты Леванта, Томас Антифер оказался близ берегов Палестины в тот самый день, когда Бонапарт приказал расстрелять пленников Яффы. Один из этих несчастных, укрывшийся на скале, где его ждала верная смерть, ночью был подобран французским моряком, который переправил раненого на свое судно и стал лечить его. После двух месяцев заботливого ухода и лечения несчастный вернулся к жизни.
Пленник рассказал своему спасителю, что родом он из Египта и зовут его Камильк-паша. Покидая корабль, он заверил самоотверженного малуинца, что никогда не забудет его и в будущем при первой возможности отблагодарит.
Расставшись с египтянином, Томас Антифер возобновил свое плавание. Иногда он вспоминал об этом обещании, но мало-помалу перестал думать о нем, решив, что оно не может осуществиться.
Выйдя по возрасту в отставку, старый моряк возвратился в Сен-Мало и занялся воспитанием своего сына Пьера. Томасу Антиферу было уже шестьдесят семь лет, когда в июне 1842 года он получил какое-то странное письмо.
Откуда было это письмо, написанное по-французски? Из Египта, судя по почтовым маркам. Каково было его содержание? Вот какое:
Капитана Томаса Антифера просят отметить в записной книжке 24° 59′ северной широты. Впоследствии эта широта будет дополнена сообщением градусов долготы. Капитану следует помнить это и свято хранить в тайне. Дело идет о весьма значительной выгоде для него. Огромная сумма в золоте, алмазах и драгоценных камнях, которая поступит в его распоряжение после того, как он узнает вслед за широтой градусы долготы, будет справедливым воздаянием за услуги, оказанные некогда пленнику в Яффе.
Письмо было подписано двойным «К», образующим монограмму.
Можно себе представить, как воспламенилось воображение старого моряка!
Значит, Камильк-паша все-таки вспомнил о нем через сорок три года! Много же времени ему для этого понадобилось… Но, без сомнения, какие-то непреодолимые препятствия задерживали Камильк-пашу в Сирии, политическое положение которой было окончательно установлено только в 1840 году лондонским договором, подписанным 15 июля в пользу султана.
Итак, Томас Антифер стал обладателем широты, пересекающей некую точку на земном шаре, где Камильк-паша зарыл все свое состояние. Но какое состояние?.. По мнению Томаса Антифера, это были миллионы… Во всяком случае, ему было предписано хранить это дело в строжайшей тайне и ждать появления вестника, который когда-нибудь принесет ему обещанную долготу. И он действительно никому ничего не говорил, даже своему сыну.
