Бродяги Севера - Джеймс Оливер Кервуд
Глава XVIII
Лесная мгла уже не пугала Ба-Ри, как в прежние дни. Той ночью его охотничий клич долетел до звезд и до луны, и он впервые в этом кличе заявил, что и ночь, и дальняя даль ему нипочем, предостерег весь мир о своем появлении и о том, что он идет на зов Братства. В этом кличе и в ответном вое Ба-Ри ощутил новую силу – окончательную победу природы, которая донесла до него, что ему не нужно больше бояться ни лесов, ни их обитателей, поскольку это они боятся его. Здесь, вдали от участка вокруг хижины, где он во всем покорялся Нипизе, было все, чего так жаждала волчья сторона его натуры: дружба с такими же, как он, манящие приключения, красная сладкая кровь добычи – и надежда найти подругу. На самом деле именно она, эта надежда, и была главной тайной, которая влекла его в леса, только осознавал он ее хуже всего.
Он побежал прямиком во тьму на северо-запад, пригибаясь под кустами, свесив хвост и навострив уши, – и был неотличим от волка, спешащего по ночной тропе. Стая свернула к северу и двигалась быстрее Ба-Ри, так что через полчаса он ее уже не слышал. Зато зов одинокого волка на западе стал ближе, и Ба-Ри трижды отвечал на него.
К концу часа он снова услышал вой стаи, на сей раз к югу. Пьеро сразу понял бы, что происходит. Их добыча нашла себе убежище за речкой или в озере, и могикане-волки напали на свежий след. Но к этому времени Ба-Ри от волка-одиночки отделяло не больше четверти мили по лесу, однако одиночка был старым волком и с точностью и целеустремленностью опытного охотника свернул в сторону стаи, проложив себе путь таким образом, чтобы опередить стаю на полмили или три четверти.
Это была уловка Братства, которой Ба-Ри еще предстояло выучиться, а результатом его невежества и неумения было то, что в ближайшие полчаса он дважды оказывался рядом со стаей, но примкнуть к ней ему так и не удалось. Потом все окончательно затихло. Стая завалила добычу, а пируют волки беззвучно.
Остаток ночи Ба-Ри бродил один, – по крайней мере, пока луна не склонилась к горизонту. Он убежал далеко от хижины, и следы его неуверенно петляли, но его больше не мучило неприятное ощущение, что он потерялся. За последние два-три месяца у него сильно развилось чувство направления, то самое шестое чувство, которое безошибочно указывает путь почтовому голубю и помогает медведю по прямой, будто птица, добраться до прошлогодней берлоги.
Ба-Ри не забыл Нипизу. Десяток раз он оборачивался и выл – и всегда безошибочно смотрел в сторону хижины. Но он не вернулся. Ночь тянулась и тянулась, а он все разыскивал загадочное нечто, которое так и не мог найти. Охотиться ради пищи ему не хотелось – он не особенно проголодался даже тогда, когда луна растаяла и наступил серый рассвет.
Было холодно, а когда погасли луна и звезды, стало еще холоднее. Под подушечками лап у Ба-Ри, особенно на прогалинах, лежала плотная изморозь, в которой он иногда оставлял четкие следы когтистых лап. Он упорно бежал вперед несколько часов и преодолел очень много миль, и, когда забрезжил день, почувствовал, что устал. И тут наступила минута, когда он вдруг резко лязгнул зубами и застыл как вкопанный.
Вот она, встреча, которой он так долго искал. Он очутился на поляне, залитой холодным утренним светом, в крошечном амфитеатре, обращенном на восток от скальной гряды. Там, обратив к нему голову, втягивая чутким носом его запах и поджидая, когда он выйдет из полумрака, стояла Махиган, молодая волчица. Ба-Ри еще не учуял ее, но увидел сразу, как только вышел из молодой можжевеловой поросли, окаймлявшей поляну. Тогда-то он и остановился, и целую минуту оба они не шевелились и даже, казалось, не дышали.
Они были ровесники, родились с разницей разве что недели в две, но Махиган была миниатюрнее – длиной с Ба-Ри, но гораздо стройнее; ноги у нее были тонкие, почти как у лисицы, а спина плавно, по-особому выгнута – верный признак, что Махиган быстра как ветер. Когда Ба-Ри сделал к ней первый шаг, Махиган напряглась, будто готовая убежать, а потом ее тело очень медленно расслабилось, и чем ближе подбирался Ба-Ри, тем больше опускались ее уши.
Ба-Ри заскулил. У него уши еще стояли торчком, шея была напряжена, хвост поднят и распушен. Он ощущал свое мужественное превосходство, в основе которого, помимо всего прочего, лежала хитрость, если не тактика, и не стал торопить события. Ба-Ри приблизился к Махиган футов на пять, а потом как ни в чем не бывало отвернулся от нее и стал смотреть на восток, где легкие красно-золотые штрихи возвещали наступление нового дня. Несколько мгновений он принюхивался, озирался и пробовал ветер с самым что ни на есть серьезным видом, словно хотел произвести впечатление на очаровательную незнакомку, как и многие двуногие животные в тех же обстоятельствах, показать ей, что он занимает отнюдь не последнее место по важности в большом мире.
И Махиган показала, что ему удалось произвести желаемое впечатление. Бахвальство Ба-Ри сошло за чистую монету, как и у многих двуногих. Он так интересно, так заразительно и усердно нюхал воздух, что Махиган навострила уши и стала принюхиваться вместе с ним; он поворачивал голову туда-сюда так резко и настороженно, что и она из женского любопытства, а может, и от испуга стала вопросительно вертеть головой; а когда он заскулил, будто уловил в воздухе какую-то тайну, которую ей, Махиган, наверное, не понять, у нее вырвалась ответная нота, но приглушенная и низкая, – точь-в-точь как возглас женщины, опасающейся помешать своему господину и повелителю. При этом звуке, который уловили чуткие уши Ба-Ри, он повернулся к ней, легко ступая, подбежал поближе – и миг спустя они уже обнюхивались.
Когда через полчаса взошло солнце, оно застало их на той же прогалине на возвышенности под скальной грядой – под ними тянулась густая опушка, а дальше расстилалась широкая равнина, поросшая лесом и словно призрачная под покровом инея. А на этот покров падали первые красные отблески наступающего дня, и чем выше поднималось солнце, тем теплее и уютнее становилось на прогалине.
Некоторое время ни Ба-Ри, ни Махиган не стремились никуда уходить, и часа два они лежали в углублении на склоне, нежась на солнце, и только бросали любопытные, пристальные взгляды вниз на лесистую равнину, которая тянулась во
