Богдан Сушинский - Черный легион
— То есть ты знала, где я нахожусь.
— Когда ты устраивала визит Скорцени — еще нет. Ты ведь молчала.
— Вынуждена была.
— Ты молчала, — осуждающе повторила Паскуалина. — Но сегодня к вечеру у меня уже были достаточно точные сведения.
— Сработала «Содалициум Пианум»[58], догадалась Мария. Она решила не оправдываться по поводу того, почему сразу же не выдала «папессе» местопребывание Скорцени и его коммандос.
— Пришлось прибегнуть и к услугам этой святой братии, — решительно созналась Паскуалина. — Не я первой начала эти сатанинские состязания. Видит Бог — не я.
Мария уловила в ее словах явную угрозу и сочувственно вздохнула. Кому она вздумала угрожать? Что способна предпринять, чтобы отомстить или хотя бы припугнуть Скорцени?
— Папа уже знает обо всем этом?
— Нет, конечно, — прошлась по комнате Паскуалина. — Я не могу тревожить его святейшество излишними предчувствиями и предположениями.
— Не такие уж они излишние.
Паскуалина недоверчиво покосилась на Марию, словно заподозрила ее в намерении самой прорваться в покои Пия XII и выложить всю правду о том, что происходит за оградой «Кастель Гандольфо» и храма Святого Петра.
— Он здесь?
— Прибудет утром. Я специально задержалась на все эти дни, рассчитывая, что кто-то из людей Скорцени — ну хотя бы ты — вновь попытается связаться со мной.
— Я пока еще не принадлежу к людям Скорцени. Более того, именно люди Скорцени должны были вчера под вечер убить меня. До сих пор не пойму, почему Скорцени оставил меня в живых.
Появилась служанка-монахиня. На подносе стояли венецианский графинчик с красным искристым вином и тарелка с бутербродами. Паскуалина сама разлила вино по бокалам, и женщины молча, сосредоточенно опустошили их сразу же, как только монахиня исчезла за дверью.
Несколько минут Мария Сардони рассказывала обо всем, что произошло на вилле Кардьяни. Паскуалина слушала, не перебивая, только дважды — когда Мария воспроизводила допрос, устроенный ей Фройнштаг, да описывала свою казнь, — просила: «Не торопись. Это достойно того, чтобы выслушать повнимательнее».
— Как думаешь, почему Скорцени все же помиловал тебя? — напрямую спросила она, когда Мария сочла свой рассказ завершенным.
Мария вновь наполнила бокал, но распоряжаться своим бокалом Паскуалина ей не позволила.
Прежде чем ответить, Сардони выцедила содержимое бокала до последней капли. При этом она, возможно, впервые за время, которое прожила второй, послерасстрельной, жизнью, с такой меткостью и такими подробностями прокрутила всю сцену своей казни. Вспомнила каждое или почти каждое, молвленное штурмбаннфюрером слово. Но в действиях Скорцени, его словах, поведении ответа на вопрос, который мучал сейчас не только «папессу», Сардони все еще не находила.
— Боюсь ошибиться, но, кажется, он влюбился? — она вопросительно взглянула на Паскуалину. — Я согласна, что это совершенно невероятно, тем не менее…
— Чепуха, — решительно молвила «папесса». — Разведчик, диверсант такого класса отпускает на волю свидетеля, за голову которого иной его коллега трижды готов был бы рисковать жизнью… Только потому, что ты ему понравилась… Что-то не верится.
Теперь она уже сама взялась за графин, однако вовремя сдержалась, притронулась свободной рукой к локтю Марии.
— Извини, я не должна была говорить этого. Тебе ведь хотелось бы, чтобы Скорцени действительно был сражен тобой. Безумие женщины в том и состоит, что она пытается влюбить в себя даже палача, возводящего ее на костер.
— Безумие? Возможно, величие. Просто бывают случаи, когда даже костер инквизиции мы воспринимаем за костер любви.
— Поскольку многие наши костры любви мало чем отличаются в своем безумии от костров инквизиции, — неожиданно признала Паскуалина, задумчиво глядя в фиолетовый овал окна.
— Я не вижу иного объяснения. Не вижу — и все тут.
— Но ведь, отпуская тебя, Скорцени наверняка знал, что прежде всего ты отправишься сюда, в резиденцию, встретишься со мной. Он ничего не говорил такого, что должно достичь моих ушей?
— Умышленная утечка информации? Не почувствовала. Считай, что прибилась сюда, как бездомная дворняжка. Мне страшно. Позволь день-другой пересидеть у тебя. Тем более что я осталась без денег. Которые должна была получить от архитектора Кардьяни.
— Ты получишь их. Кардьяни поймет, что оставлять бедную девушку без гроша — не по-христиански.
— Но я не пойду к нему. Он мог получить приказ убрать меня.
— От Скорцени?
— Или от эсэсовки Фройнштаг. Там она правит бал. У меня создалось впечатление, что если бы Скорцени вдруг решил не похищать папу римского, Фройнштаг попыталась бы сделать это без его участия. Особа без чувств, принципов, без морали.
— Как любая соперница, — будто между прочим обронила Паскуалина. — На этой персоне остановись, пожалуйста, поподробнее.
64
Мария Сардони проснулась оттого, что лицо ее припекали солнечные лучи. Приподнявшись на локте, она обвела комнату взглядом и с удивлением обнаружила, что лежит на полу, рядом с низенькой двуспальной кроватью. Часть одеяла укутывала ее ноги, другая часть оставалась на кровати, с которой она, по всей вероятности, свалилась часа два назад, даже не почувствовав этого.
— Где я, Господи? — вслух спросила она себя, не в состоянии припомнить, куда занесла ее нелегкая. Комната была довольно просторной и совершенно незнакомой.
— Эй, есть здесь кто-нибудь?! В этой чертовой келье?!
Ей никто не ответил. Зато она с омерзением определила, что дух из ее рта исходит такой, словно она дышала, сидя в винном погребе.
— Неужели опустошила весь тот графин, который внесла служанка-монахиня во время встречи с Паскуалиной? — покаянно взглянула Мария на икону с изображением другой кающейся — Марии Магдалины. Словно специально выставленной напротив похмельного ложа, в которое, поднявшись, она поспешно вернулась.
— Так есть кто-нибудь в этом Эдеме?! — воскликнула она еще раз, но, убедившись, что вряд ли удастся дозваться кого-нибудь, поднялась с постели и, пошатываясь, подошла к креслу, на котором было небрежно развешано ее одеяние.
Чувствовала она себя прескверно. Голова буквально разламывалась. Перед глазами все плыло. Пол пошатывался вместе с нею, словно при землетрясении в шесть баллов.
Еще не совсем одевшись, Мария заметила свисающий к перилам канатик и подергала его. Звука колокольчика она не услышала, однако не прошло и двух минут, как дверь отворилась и на пороге появилась служанка-монахиня. Возможно, та же, которая принесла вчера злополучный графин с вином.
