А еще был случай… Записки репортера - Илья Борисович Гейман
– Ну, попасть вам туда не проблема, – ответила Люиче. – Я имею допуск в архив секретной, политической полиции. А что касается языка – мы с Дионизой вам поможем.
Не надо обладать большим воображением, чтобы понять, как волновался я, как трепыхало мое сердце в зале архива на следующее утро. Там к нам отнеслись очень доброжелательно и сразу несколько сотрудниц принялись искать в описях досье конца 20-х – начала 30-х годов упоминания имен моего отца и Леона, упоминания фамилии Пятигорский. И вот – неожиданность. К нам подошла одна из женщин архива и сказала:
– Я нашла фамилию Пятигорский. Только имя не Маркус, не Леон, а Ильич. Будем смотреть?
Мое сердце готово было выскочить из груди – настолько неправдоподобной была возникшая ситуация.
– Так это же я! – Мое восклицание было слишком темпераментным для тихого зала. Я объяснил недоумевающим Дионизе и Люиче свое волнение: это имя мне дали, когда я родился… Оно было записано в моем свидетельстве о рождении…
И вот перед нами объемистое досье человека, ни имя, ни фамилия которого ничего нам не говорит. Судя по содержимому объемистой папки, в ней хранится все, что полиция изъяла при аресте. Здесь членские билеты каких-то клубов, билет на футбольный матч, несколько обширных статей Троцкого на португальском языке, протоколы допросов, яркий, багряный треугольный матерчатый вымпел с нарисованными на нем серпом и молотом. Тут же – несколько бережно завернутых в пергамент небольших фотокарточек. На одной из них – я. Малютка. Точно такой же снимок есть в нашем семейном альбоме. С волнением переворачиваю, читаю: “Ильич Пятигорский, апрель 1930 года”. Видимо, благодаря этой надписи мое имя и попало в полицейскую опись.
Было в этом что-то нереальное: пошел в архив в поисках следов отца, умершего десятки лет назад, а нашел самого себя через семьдесят лет! Но я-то реальный, живой – вот он я…
Кто был тот человек, у которого изъяли при аресте мое фото? Ответа уже не получишь. Наверное, он был другом моих родителей – не станет же посторонний человек хранить фото чужого ребенка, да еще делать надписи на его обороте.
Поиски продолжались. Вот в описи нашлось имя Леона Пятигорского и архивариус принялась разыскивать его досье. Вот и Маркуса имя обнаружилось. А тут из хранилища принесли и папки с документами. О своем состоянии говорить не буду – тут все понятно. Но удивительное дело: пожалуй, не меньше меня волновались мои спутницы – Диониза и Луиче. Волновались так, как-будто через многие десятилетия они нашли документы своих, а не моих родных людей.
Полицейские досье братьев Пятигорских были тонкими – протоколы допросов и справки об арестах, содержании под стражей, дальнейшей судьбе.
Открываю папку моего отца. Анкета. Имена родителей. Происхождение. Приехал в Бразилию из Украины (мне известно, что из Одессы). Женат. По профессии – портной. Два тюремных фото – традиционно анфас и в профиль. Знакомое, родное лицо. Очень молодое лицо. Отпечатки пальцев. Собственноручная подпись на дактилоскопической карте. Справка о том, что был арестован (видимо, последний раз) 28 марта 1930 года в городе Порто Алегре. Справка о том, что выпущен был из тюрьмы по приказу начальника полиции 31 мая 1930 года и в тот же день на пароходе “Конте Верде” был выдворен из страны, депортирован.
Это все. Очень немного. Но и непередаваемо много для меня, который прожил большую часть жизни, почти ничего не зная о своем отце. Для моих сыновей и внуков эта папка казенных документов открывала целый мир их происхождения, их корней, родословной.
Вот передо мной и досье Леона. Тоже тоненькая папка. Два тюремных фото красивого мальчишки, отпечатки пальцев. Странная анкета: в графе “имя” в ней значится “Теодоро Хавиер”. По национальности – бразилец. Имена родителей правильные, но их фамилия – тоже Хавиер. На дактилоскопической карте личная подпись 16-летнего паренька: “Теодоро Хавиер”. Я вдумываюсь в шараду, которую подготовил для меня много лет назад мой дядя, и в памяти встают книжки, рассказывавшие, как молодые революционеры обманывали хитрых сатрапов.
Леон, как говорят сегодня на уличном сленге, вешал лапшу на уши следствию и был уверен, что обманул полицейских ищеек. Те делали вид, что верят ему, но тут же, в той же анкете, обозначали его реальные имя, фамилию и прочие сведения.
В досье Леона хранится донос полицейского агента. Он объясняет причину последнего ареста парня. Из его рапорта узнаю, что Леон был членом организации “Молодые пролетарии Бразилии”. Эта организация решила провести митинг у знаменитого Муниципального театра Рио-де-Жанейро. Но в тот день стояла плохая погода, шел дождь и на митинг пришло только десять человек. Акцию начали прямо на театральной лестнице. Как бы случайно там оказались двое агентов секретной полиции. Они принялись арестовывать молодежь и тут заметили, что один юноша явно что-то прячет. Его схватили в первую очередь. Это был Леон.
Я узнаю из досье, что он был рабочим и закончил лишь первую ступень общеобразовательной школы (пожалуй, таким низким уровнем грамотности и можно объяснить его последующие неудачи на писательском поприще).
Досье перечисляет аресты Леона и завершает список сообщением, что он, как и его брат Маркус, был выпущен из тюрьмы 31 мая 1930 года и в тот же день на том же пароходе выдворен из страны.
На этом мой поиск заканчивался. Если не считать первую жену Леона француженку Марго и его дочерей от первого брака, все члены нашей семьи были уже найдены, их судьбы известны. Я спросил у работников архива, не могу ли я хотя бы переписать найденные материалы?
– Зачем же переписывать? – воскликнули женщины, видя мое возбужденное состояние. – Мы запишем все это для вас на компакт диск и вы сможете уже дома снова увидеть все материалы и фото на экране компютера.
Позже я размножил диск и послал его копии в Москву сыну Леона Марку и в Рио-де-Жанейро. Это был как бы завершающий документ.
Но я не могу позволить себе поставить точку на этом месте. Не могу, потому что не в силах избавиться
