А еще был случай… Записки репортера - Илья Борисович Гейман
Свое трагическое влияние на судьбу Леона оказала и начинавшаяся в то время в стране антисемитская кампания против безродных космополитов. Как вспоминает его сын Марк, именно в то время отца выгнали с радио. Ну, а следователь после второго ареста сказал ему: “Мы знаем, что вы сидели ни за что. Мы знаем, что вы честный коммунист. Но партии нужно, чтобы люди, которые сидели тогда, были высланы сейчас. Так что вам придется еще раз пострадать за идею”.
Мне довелось побывать в местах его ссылки, когда началась прокладка Байкало-Амурской магистрали. Я приехал с группой строителей БАМа на северный Байкал, провел там несколько недель в палаточном таежном поселке и облетал на вертолете те глухие края. Не дай Бог очутиться там не только в роли бесправного ссыльного, но и обычного жителя! Ни дорог, ни магазинов, ни электричества с телевидением и радио, ни газет, ни всего остального, без чего уже не может жить человек цивилизованного мира.
Не знаю, какой величины была счастливая звезда Леона, но светила она ему в ту пору не особенно ярко – попал он в ссылке в село Мотыгино, раскинувшееся на берегу Ангары рядом с урановыми рудниками. Это – в ста километрах от места слияния Ангары с Енисеем.
Не выпало на его долю ни социальной помощи от государства, ни посылок от несуществующих родственников. Вокруг дикая природа, сибирская тайга и случайные заработки у зажиточных аборигенов – кому дров наколоть, кому доску отвалившуюся приколотить.
Жил Леон в черной бане у одной доброй женщины – это была крошечная избушка без окон, без пола – с одними палатями в парном отделении.
Никаких вестей из большого мира. Если и приходили новости, то лишь местного, таежного масштаба.
Столь убогое существование было скрашено лишь однажды – к товарищу Леона по несчастью, тоже политическому ссыльному, приехала на побывку жена, а с ней – подруга. Сейчас уже и не узнаешь, каким ветром ее сюда занесло – не от безделья же пустилась она в путь в сибирскую глухомань. Наверное, это была идея товарища по ссылке – помочь Леону обзавестись собственной семьей. Глянулась подруга Леону, завязался роман. А уж затем Клавдия так и осталась в этой сибирской деревне – в той же черной бане, на тех же палатях.
Это был союз двух, как сказали бы американцы, раненых уток. Их в немалой степени сблизило то, что Клавдия особо остро сочувствовала чужому несчастью. И ее личная судьба сложилась нелегко – во время войны она, как невоеннообязанная, была мобилизована на так называемый трудовой фронт. Мобилизованные, а это были, в основном, женщины, напрявлялись на тяжелые физические работы, от которых и дюжие мужики способны были ноги протянуть.
Клавдия работала на лесоповале в Твери. Ее не отпустили с трудового фронта даже когда кончилась война. Она бежала. Сидела в тюрьме. Однако, на ее счастье попался хороший судья – приговорил освободить девушку от рабской трудовой повинности, отпустить домой. Судья даже велел выдать ей паспорт и она окончательно стала свободным человеком.
И вот эти двое со столь трагическими судьбами создали семью в далекой сибирской ссылке. В той же черной бане без окон и полов, на тех же палатях родился их сын и Леон решил назвать его именем своего старшего брата Маркусом или по-русской традиции Марком. (К слову, одного из моих сыновей зовут Леонидом, Леоном, другого – Марком, Маркусом.)
Им бы еще мучаться и мучаться в таежной деревне, но тут, на счастье, умер Сталин. Леон сразу же начал бороться за собственную свободу. Он написал письмо Хрущеву и, так бывает только в сказках со счастливым концом, вскоре был реабилитирован. Теперь его семья приехала в Москву легально. Они поселились в комнатушке, которую Леону выделили в коммунальной квартире как реабилитированному политзаключенному. Ему больше не нужно было искать ночную смену, не нужно было прятаться от участкового милиционера. Он начал работать переводчиком на португальский и французский языки в разных редакциях и издательствах.
Сломанная жизнь постепенно налаживалась. Разве что иногда он заговаривал о том, что где-то на бескрайних просторах Советского Союза затерялась семья его рано умершего брата. Но разве найдешь ее после всего, что произошло с ним и со страной, в которой он настолько долго задержался.
…В одном из писем Марка – сына Леона – он прислал его, когда получил в Москве по электронной почте имевшиеся у нас фотоснимки моего отца и Леона, мой вновь обретенный кузин написал:
– Когда смотрю на фотографии дяди Маркуса и отца, я думаю о них: бедные, обманутые молодые люди! Красивые и умные, но как прошла их жизнь, чего они достигли…
Да, печальным, трагическим оказался жизненый путь этих молодых революционных романтиков. Светлое будущее, которое они рисовали себе, оказалось химерой. Реальность – ужасной. Мне, как бы со стороны, горько думать об этом. А каково было им самим видеть, как взлелеянный ими светлый мир мечтаний превращался в мир зла, несправедливости и жестокости? В преступный мир.
* * *
Чтоб мудро жизнь прожить, знать надобно немало,
Два важных правила запомни для начала:
Ты лучше голодай, чем что попало есть,
И лучше будь один, чем вместе с кем попало.
Омар Хайям.
В этой связи я не могу не рассказать о судьбе человека, который вошел в круг моих поисков и который когда-то, очень давно сыграл решающую роль в моей жизни. Я имею в виду одного замечательного бразильца, неистового мечтателя, сполна познавшего восторг и разочарование прожитой им жизни. Это – Отавио Брандао. Помните, тот самый Брандао, который пришел мне с мамой на выручку драматической зимой 1931 года, когда в Твери скончался мой отец Маркус?
Отавио был кабокло – так называют в Бразилии людей, в чьих жилах течет кровь индейцев, перемешанная с кровью белых. И он был неистовым индейцем, потомком одного из крупнейших племен Бразилии. Их полностью уничтожили конквистодоры. Для него не существовало на свете ничего дороже земли его предков. Сын бедняка-провизора и сам провизор,
