Сборник - Приключения-75
Мишин постелил принесенную с собой холстину, положил голову на набитую душистым сеном подушку, накрылся стареньким одеялом. «Пока все идет уж больно хорошо, — думал он. — Что-то дальше будет. Ничего, оклемаюсь немного, перезимую, а там и убегу». С этими мыслями он и заснул.
* * *Быстро пролетела вьюжная северная зима. В распадках и просеках уже сошел снег. На проталинах, прогретых солнцем, зазеленела травка, на огородах появились первые всходы. Из чащи потянуло свежим запахом молодой листвы и ароматом хвои. Почти полгода работал Мишин у Вайнена. Он уже вполне сносно говорил по-фински и привык по утрам к неторопливому домовитому голосу хозяина, приходившего его будить.
— Вставай, Юра, пора работать.
За взятого пленного Вайнен платил сто марок ежемесячно.
После лагеря жизнь в лесу показалась действительно настоящим раем. Урхо относился к нему хорошо, никогда не ругался и тем более не бил батрака. В доме быстро привыкли к русскому, часто расспрашивали о жизни в России, хозяйка кормила его за общим столом, как и всех своих, а дочь учила финскому языку.
С наступлением весны сержант все чаще и чаще стал думать о побеге. Правда, где-то в глубине души он очень страдал от того, что своим побегом принесет большие неприятности этим добрым людям. Но что делать— тоска по Родине была сильнее и с каждым днем становилась невыносимей.
Однажды в субботу на хутор приехал Тойво. В этот вечер после праздничной бани и ужина отец и сын долго о чем-то говорили, заперевшись в дальней комнате дома. Потом позвали хозяйку и дочь. Час спустя сержант видел, как мать и Лайна молча вышли оттуда и прошли к себе.
Утром, чуть свет, старик, как обычно, разбудил Мишина. Ему показалось, что Урхо ведет себя как-то необычно, тем более что и пошли они сразу не на работу, а к стоящей особняком бане. Когда они вошли, там сидел Тойво и с ним какой-то угрюмый, заросший почти до глаз рыжей щетиной человек лет сорока.
— Вот что, Юра, — начал Тойво, — это Пико — лесной гвардеец, по-вашему, по-русски, партизан. Мы знаем, кто ты и как попал в лагерь, и хотим помочь тебе. Мы ненавидим фашистов и шюцкоровцев, как и вы, и боремся за свободу своего народа, которому Ленин дал независимость. Люди помнят это.
Мишин оторопел, он просто не верил своим ушам.
— Не удивляйся, — продолжал Вайнен-младший, — сегодня ты уйдешь с Пико в лес, в отряд Вейкко Пеюсти[25]. Мы же, как будто ничего не случилось, будем продолжать платить за тебя раз в месяц, как и положено, и сообщать ленсману, что все у нас в порядке. Ну как, согласен? Если нет, то можешь оставаться у нас до конца войны, мы тебя не гоним. Выбирай сам.
Сержант почувствовал, как запершило в горле, на глаза навернулись слезы. Он хотел поблагодарить и сказать что-то хорошее, но только глубоко вздохнул и прислонился к косяку двери.
— Хватит, успокойся, Юра! — Урхо положил руку на его голову. — Сейчас Лайна соберет вещи, и вечером, как только стемнеет, ты уйдешь с Пико. Нам жалко расставаться с тобой, но у каждого есть лишь одна родина. Все будет правильно.
* * *— Почти два года провел я среди лесных гвардейцев. Это были храбрые и прекрасные люди. Мы жили в землянках в самых дремучих дебрях. Было трудно, терпели и холод и голод, но сражались, нападали на немецкие гарнизоны, взрывали мосты, ставили мины, поджигали склады. Когда Финляндия вышла из войны, меня отпустили к своим, и вот я у вас. — Мишин раздавил в пепельнице самокрутку.
— А где жил Урхо?
— Хутор Кииска, сорок километров к северу от Хельсинки.
— У вас есть какие-нибудь документы? Может быть, письма?
— В отряде нам не выдавали удостоверений, но у меня остался мой комсомольский билет. Он находился в карманчике, пришитом к внутренней стороне тельника. При ранении скорее всего в спешке не обыскали, а потом мне удалось его спрятать!..
— Покажите, пожалуйста.
Мишин расстегнул куртку, сунул руку под рубашку и вытащил что-то завернутое в кусок материи и протянул майору. Майор развернул сверток. Внутри его лежала маленькая серая книжечка. Вся она была в бурых пятнах, страницы слиплись, чернила расплылись.
— Трудно что-либо разобрать. Чем это вы залили билет?
— Кровью.
— А где сейчас ваши товарищи по борьбе?
— Многие погибли в боях. Остальные, очевидно, разошлись по домам. Пико — комиссар отряда, финский коммунист — сейчас, по-моему, в столице.
— И вы не знаете, как их найти?
— Нет. Да мне это и не нужно: я же тоже пошел домой.
— Дела, брат, — майор посмотрел куда-то вверх. — Как у тебя все просто получается. Пошел домой. Ведь война-то еще не кончилась?
— Вы мне не верите? — Мишин встал.
— Сиди, сиди. А насчет верить или нет, я же пока ничего не сказал.
— Но я пришел к вам сам. Вы понимаете, сам, добровольно.
— Извините меня, но шпионы и диверсанты тоже приходят к нам сами, мы же их не приглашаем.
— Но я-то не шпион, — сержант опять вскочил, — я-то русский, наш.
— Вот что, сейчас вас проводят. Помойтесь, приведите себя в порядок. Мне же нужно срочно уехать и как раз в Хельсинки. Денька через два я вас вызову.
— Значит, все-таки не верите?
— Идите отдыхайте. — Майор нажал кнопку звонка.
Утром майор уехал, и его не было целую неделю.
* * *— Эй, друг! — в дверях стоял часовой. — Майор приехал, тебя кличет, пойдем, что ли?
Мишин почувствовал, как заколотилось в груди сердце.
— Здравствуйте, товарищ сержант, — Винонен вышел из-за стола и, улыбаясь, протянул Мишину руку, — садитесь.
Сержант опустился на стул, с плеч его как будто свалился тяжелый груз. Задергалась щека.
— Здравствуйте, товарищ майор.
— Мы проверили ваши показания, все правда. Совершенно случайно я встретился с Пико. Старик Вайнен и его жена расстреляны фашистами за укрывательство наших раненых бойцов и связь с партизанами — это были достойные люди. Тойво погиб в бою месяца два назад. Кроме того, мы получили ответ из Москвы, из части, в которой вы служили. Ну а эту настойчивую девушку вы, очевидно, знаете?
Мишин вскочил. Справа, у стены, прижав ладони к щекам, стояла Лайна.
— Юра, — она бросилась к сержанту и прижалась к его груди.
— Комсомольский билет, — майор достал из ящика стола документ, — сдадите в музей, когда кончится война. Готовьтесь, вечером попутная машина подбросит вас в Выборг, а оттуда — в Ленинград.
ВАЛЕРИЙ ПОВОЛЯЕВ
Трещина
У них кончились продукты, осталось лишь несколько кусков сахара да полпачки грузинского чая. На четверых. И все. И неизвестно, когда еще затихнет пурга и на «песок» ледника — крохотную, пятнадцать на пятнадцать шагов площадку — пробьется вертолет, чтобы снять альпинистов. В ветер — не то что в пургу — даже вертолет не может ходить по ущельям, потому что ущелья узкие, вертолет едва протискивается в них, а втиснувшись, прет, почти цепляясь лопастями за скальные выступы, но стоит чуть зашевелиться горному воздуху, как вертолет уже кидает на камни. В этом году был случай, когда Ми-4 с двенадцатью альпинистами летел на «песок» и зацепился винтом за пупырь — всего в шестидесяти метрах от земли. Да, был такой случай. Выше подняться вертолет не может — там уже высота за четыре тысячи метров, разреженный воздух, и лопасти не держат...
