Сергей Наумов - Приключения 1978
— С его мамашей я сегодня утром беседу имел.
— Ага… По моим следам, значит, идешь.
— Кстати, она упомянула какую-то женщину… Ну, которая его якобы на это дело подбила…
— Ха! — рассмеялся Кувакин. — Ты, Валя, даешь! Он мне каждый день женщин называет, с адресами, именами и прочими опознавательными знаками.
— И сколько уже назвал?
— Четырех.
— Селиванова есть среди них?
Кувакин выдвинул ящик стола, достал тоненькую серую папку и начал медленно, страница за страницей, переворачивать листки.
— Есть и Селиванова, — наконец сказал он. — Но мы пока ее не отрабатывали.
— Вам не придется ее отрабатывать, — сказал Демин. — Сегодня утром она выбросилась из окна.
— Ого! — присвистнул Кувакин. — Значит, и у меня труп.
— Один на двоих, Коля. Так что дела придется объединять. Вместе будем работать. Скажи, в какой связи он называл женщин?
— Он говорил, что это люди, которые дали ему валюту для продажи. Но каждый раз оказывалось, что названная кандидатура не имеет никакого отношения к валюте. Что еще… В сумочке, кроме денег, мы нашли клочок газеты, и там, на полях, записан курс валют — сколько стоит, к примеру, фунт, доллар, гульден и так далее. Список составлен не Татлиным. Мы взяли образец его почерка и сопоставили. И ни одна из названных женщин тоже не писала этой записки. Отсюда вывод — он назвал не тех. Вот эта записка.
Демин осторожно взял клочок газеты и начал внимательно рассматривать его. Записка была написана красной пастой, шариковой ручкой. Остроголовые корявые буквы к краю листка становились все мельче, мельче и опускались вниз — человек, писавший записку, видно, не любил переносов и все слова втискивал до края листка.
— Ну что скажешь? — спросил Кувакин.
— Много чего можно сказать. Почерк интересный. Скорее всего женский. Но писала не Селиванова. Ее почерк я уже знаю. Писал, видимо, человек с высшим образованием — почерк испорчен конспектами. Когда во что бы то ни стало нужно поспеть за преподавателем записывать, когда это приходится делать часто, много, долго, несколько лет, почерк превращается вот в такие каракули. И заметь, автор не признает заглавных букв. Все большие буквы — это просто крупно написанные обычные. Грамотный человек… Доллары написаны с двумя «л», названия стран тоже без ошибок, причем иностранные слова знакомы автору, они написаны с ходу, легко. Когда слова неизвестны, их по буквам переписывают, а здесь — с этакой небрежностью. Что еще… Автору, вполне возможно, приходится пользоваться пишущей машинкой или услугами машинисток.
— С чего ты взял? — с сомнением проговорил Кувакин.
— Очень четкие абзацы. Отбивка, красная строка, абзац — все это ярко выражено. Почерк некрасивый и в то же время очень разборчивый. Машинистки не любят копаться в каракулях. Написана записка на стекле или на полированном столе.
— Боже, а это ты с чего взял?
— Смотри, бумага газетная, плохая бумага, ручка пишет неважно, некоторые слова приходилось обводить, давить на бумагу больше, чем нужно, но на оборотной стороне нет ни одной вмятины, не проступила ни одна буква, гладким остался листок.
— Ты что, экспертом работал? — спросил Кувакин.
— Нет, Коля, я был прилежным студентом. Ну ладно, какие твои прикидки, откуда у Татлина столько валюты и в таком разнообразии?
— Понимаешь, Татлин назвал только женские имена. Троих я допрашивал, записал показания. Они все неплохо разбираются в ресторанах, знают, например, что такое «Интурист». И Селиванова твоя, очевидно, знала.
— Установлено, чья сумочка была у Татлина?
— Нет. Он называет хозяек одну за другой, но… лукавит, темнит.
— Едем к нему? — спросил Демин.
— Как, сейчас?
— У меня машина… Скучает небось мужик в Бутырке. Сегодня мы можем прижать его трупом. Завтра, глядишь, будет поздно. А следы ведут к нему. Он хорохорится, потому что, кроме валюты, кроме этой дурацкой сумки, у нас ничего нет. И справедливо считает, что ухватить его не за что… А мы постараемся доказать ему, что он ошибается. По-моему, самое разумное, что мы можем сделать, и самое необходимое, что мы должны сделать, — это посетить Татлина.
— И машина есть? — улыбнулся Кувакин.
— Прекрасная, теплая, уютная машина! А какой идет снег, Коля! Боюсь, что это последний снег в этом году! Да, чуть не забыл — шеф сказал, что Татлин порнографией баловался?
— При обыске нашли несколько снимков. Знаешь, что он мне сказал, когда я ему об этих снимках напомнил? Вы говорит, хотите меня пристыдить? Да, мне стыдно, мне неловко, но это самое большое наказание, которого я заслуживаю. Считайте, говорит, что вы меня уже наказали. Вот так-то… Хочешь посмотреть?
— С удовольствием.
— Удовольствия мало, — Кувакин полез в стол, снова достал серую папку и принялся осторожно переворачивать страницы. Добравшись до зеленоватого конверта, он вынул из него пачку снимков и, не глядя, протянул Демину. — К делу эти снимки отношение вряд ли имеют, скорее характеризуют личность Татлина. А как продукция — полная фигня.
— Это меня и настораживает, — проговорил Демин, рассматривая снимки. Он взял один из них, долго вертел перед глазами, потом протяжно вздохнул и ссутулился.
— Ну? Ты что? — забеспокоился Кувакин.
— Это Селиванова, — Демин бросил снимок на стол.
Кувакин как-то диковато глянул на Демина, схватил снимок. А Демин тем временем вынул из кармана фотографии Селивановой, прихваченные им во время обыска.
— Это она же… Из ее альбома.
— Точно, она, — хрипло сказал Кувакин. — Выходит… Постой, постой. Выходит… А ну-ка брось мне остальные снимки! Черт! Это же надо! Вот эту даму, которая здесь в чем мать родила, я вчера допрашивал.
— Ее Татлин назвал?
— Да.
— Видишь, Коля, теперь-то мы уж обязательно должны проведать Григория Семеновича, теперь нам уж и деваться некуда. А адрес этой квартирки, — Демин постучал пальцем по фотографии, — он назовет. Убей меня бог, назовет. И еще кой-чего расскажет.
— Валя, по снимкам можно установить — именно в квартире происходили события или нет? — Кувакин вопросительно взглянул на Демина. — Смотри, здесь виден узор обоев, какое-то пятно, вот нечто вроде гвоздя…
— Этого вполне достаточно, — сказал Демин, еще раз взглянув на снимки. — Более, чем достаточно. И скажу тебе, Коля, если появится в деле фотоаппарат, мы можем наверняка сказать — этим аппаратом снимали или нет, эти кассеты использовали или нет.
— Валя, когда ты говорил о почерке, тебя было интересно слушать, но когда ты понес эту ахинею про кассеты…
