В твою любовь. Рискуя всем (СИ) - "Dididisa"
Его речь била точно в цель и распаляла присутствующих, у каждого из которых напрочь отсутствовал хоть процент критического мышления. Толпа ведома. Толпа неуправляема.
И правильные слова оказывают именно то воздействие, которое нужно говорящему.
С каким бы невероятным удовольствием я расстрелял бы их всех нахуй прямо сейчас…
— Нашей системе фракций угрожала революция. Хвала основателям — не свершившаяся. Мы были на грани потери устоявшихся традиций и жизни только лишь потому, что один из нас, один из многочисленных обитателей дружественного нам Бесстрашия решил, что может поменять всё в одночасье, дав поддержку изгоям.
По зрителям прокатился возмущенный вздох, словно они слышали это впервые.
Лицемерные выродки.
Ладони Грейс вновь дрогнули и карточка с бумажкой упали на колени. По её израненным щекам прокатились несколько одиноких слёз, скрывшихся за серым воротником какой-то водолазки. От прежней формы Бесстрашия на ней не было ничего.
Всё моё нутро разрывалось на мелкие кусочки от боли, ярости и желания крови, и единственное, что удерживало меня от того, чтобы не устроить здесь бойню, перебив этого напыщенного ублюдка Искреннего, это её съежившаяся фигура и долбящее в голову «терпение, Эрик, терпение…».
— Увы, мы не можем судить главного преступника, чья судьба уже обошлась с ним таким образом, как надлежало, послав ему смерть. Но мы можем вынести справедливый и верный приговор той, кто являлась пособником ужасных действий, направленных против Чикаго.
Я позволил себе ироничный оскал, услышав столь лестные слова о себе и столь идиотские о справедливости.
Главный преступник жив, вашу мать, и он пришёл забрать своё, суки.
— К трибуне вызывается обвиняемая в преступлении против системы и в предательстве фракций — Грейс Гамильтон, — говоривший Искренний указал ладонью на место в середине зала.
Я поднял одну бровь, осознав, что впервые слышу её фамилию.
Охрана отцепила наручники с женских ладоней, и моя девочка медленно поднялась со своего места. Была видна её слабость и истощенность — она на ватных ногах проследовала к трибуне, представ перед тремя другими Искренними, которые, очевидно, представляли собой суд в этом цирке уродов.
Слева от них разместились двенадцать присяжных из разных фракций, и каждый посчитал своим долгом бросить в сторону Грейс уничтожающий взгляд.
— Назовите своё имя, дату рождения, должность, — рявкнул тот судья, что сидел посередине троицы.
Грейс стояла ко мне спиной, и теперь я мог слышать лишь голос, не видя её лица. Все мои чувства обострились, а по венам заискрилось чертово несвоевременное желание, когда она заговорила с удивительно твёрдыми, всегда такими завлекающими меня интонациями, в которых ощущался налёт дерзости:
— Моё имя и так уже объявили. Родилась одиннадцатого декабря две тысячи двести сорок первого года. Лейтенант снайперской разведывательной группы внешнего полигона Бесстрашия.
Несломленная малышка.
Я не смог сдержать ухмылку, когда она добавила чуть тише:
— Была им и остаюсь.
Судья недовольно скривился на её непослушание, а несколько человек в передних рядах заворчали, из-за чего комиссия вновь применила молоток.
— Тишина! — вновь переведя взгляд на обвиняемую, судья отложил свой деревянный атрибут власти и вопросительно воскликнул: — Клянетесь ли вы говорить правду и только правду во благо себе и системе фракций нашего города?
Я затаил дыхание, когда Грейс, выдержав паузу, наклонилась чуть вперёд к микрофону трибуны, почти прошептав:
— Боюсь, она вам не нужна.
Чуть было не рассмеявшись в голос, я еле сдержал рвущиеся из ладоней аплодисменты её храбрости.
Так держать, моя прелесть.
Ещё один рокот возмущения пронесся по залу, и в этот раз суду понадобилось несколько долгих минут, чтобы утихомирить толпу. Думаю, следующие суды перестанут быть публичными…
— Будем считать, что вы поклялись, — упрямо заявил второй Искренний, сидевший слева от верховного судьи, своими рыбьими глазами оглядывая Грейс. Всем вокруг было наплевать, что этой фразой он попросту перечеркнул все права подсудимого и любые официальные протоколы. — Вы признаёте свою вину в том, что участвовали в организации мятежа афракционерами, который мог привести к глобальной катастрофе в Чикаго?
— Нет, — последовал незамедлительный ответ.
— В каких отношениях вы состояли с преступником, оказавшийся одним из лидеров фракции Бесстрашия, Эриком Колтером? — допрос продолжал всё тот же второй судья.
Грейс нервно повела одним плечом — возможно, тоже не ожидала услышать мою фамилию.
В Бесстрашии они никому не были интересны: у половины фракции и имена-то были не настоящие.
Я откинулся спиной к стене, скрестив руки на груди, и весь обратился во внимание, ожидая ответ на столь провокационный вопрос. По плану, я пока не должен был предпринимать никаких активных действий, а лишь наблюдать и ждать, так что можно было вполне наслаждаться зрелищем, в котором такая хрупкая и одновременно сильная Грейс с наглостью отвечала суду.
Давай.
Удиви меня ещё раз, моя смелая малышка.
— В восхитительно… — её голос на мгновение сорвался, и я готов был поспорить, что щеки Грейс покраснели от смущения. — В восхитительно интимных отношениях.
На секунду я даже забыл, зачем я здесь на самом деле — тело моментально отреагировало на её заявление. А память услужливо подкинула воспоминания о том, как эта поясница, со скрытыми под тканью водолазки ямочками, в которую я упёрся горящим взглядом, могла выгибаться, и какие стоны могло рождать женское горлышко, одаривающее суд и присяжных колкостями на каждый вопрос.
Я закусил губу, с усилием возвращая себя в реальность.
Чертовка.
Даже сейчас, даже когда не знает, что я здесь, даже в таких условиях — завела меня с полфразы.
— Знали ли вы о том, что ваш, скажем так, партнёр, лидер вашей фракции, собирался устроить переворот? Знали ли вы о его планах? — после того, как слушающие снова успокоились, вкрадчивым голосом задала следующий вопрос третья судья. Женщина.
Остальные члены комиссии и присяжные предпочли проигнорировать откровенный ответ и не углубляться в наши отношения дальше.
Воцарилось хрупкое молчание, пока Грейс собиралась с мыслями.
Лёгкое возбуждение, присутствующее во мне до этого, резко спало, когда я вдруг понял следующее — она провоцирует суд своими ответами не просто так, для забавы.
Моя Грейс никогда не отличалась чрезмерной наглостью, прямолинейностью и развязным языком. Её показания имели четкую цель, и когда меня осенило, какую, я испытал крайне смешанные чувства. Да, я собирался перехватить мою девочку тогда, когда её поведут в комнату для инъекций, расчёт был на это, но…
Она сама ведь намеренно выводила их.
Не оправдывалась, не пыталась защищаться.
Не просила провести допрос под сывороткой правды, хотя, уверен, ей бы отказали.
Она намеренно добивалась смертного приговора.
Грейс желала смерти. Ждала её.
Тонкие, обескровленные пальцы сжали древесину трибуны по бокам.
Я судорожно сглотнул, когда следующий её прозвучавший ответ растерзал тишину:
— Мы собирались спасти Чикаго. Эрик… Никогда не был преступником. Он не был связан с изгоями. Всё было подстроено против него.
Меня кольнуло то, что она говорит обо мне в прошедшем времени.
Она вынуждена так говорить.
Блять.
Как бы ею не овладела истерика при встрече со мной — мы так потеряем слишком много времени.
Как бы не сорвался я сам…
Несмотря на нарастающий гул, Грейс с жаром продолжила, перекрывая следующий вопрос судьи:
— Вы обвиняете и судите не тех людей. Что в очередной раз доказывает то, насколько подкупна прогнившая система фракций. Сколько лидер Томас заплатил вам за мою смерть?! Что он вам обещал? Неужели никто из вас не задался вопросом, куда делся Макс, старший лидер моей фракции? А Сэм?!.. Вы все — чёртовы слепцы, которые даже не захотели разобраться и не провели элементарного расследования!
