Николай Шагурин - Рубиновая звезда
— Никогда не едал ничего подобного, — признался Кристев. — По нежности и тонкости вкуса это превосходит все европейские лакомства.
— Вполне согласен с вами, — сказал Любушко. — Но, заметьте, что в первобытном своем виде дуриан имел крупнейший недостаток. Каприз природы: в бочку меда она добавила солидную ложку дегтя, наделив этот замечательный фрукт отвратительным запахом трупа. Нам удалось не только акклиматизировать дуриан здесь, но и избавить его от этого недостатка. Но это пока только полдела. По вкусовым достоинствам дуриан заслуживает тонкого, изысканного аромата. Он получит его, и тогда радость человека от этого плода будет полной.
— Что до меня, то я всем экзотам предпочитаю хорошее антоновское яблоко, — заметил Твердохлеб.
— Ну, — сказал Кристев, — я полагаю, что наш уважаемый Павел Ефимович может предложить вам нечто лучшее…
Любушко понял намек. Лукаво улыбаясь, он взглянул на гостя.
— Вы имеете в виду?..
— Ну, конечно, «рубиновую звезду», — отозвался Кристев. — Я так много наслышан о ней. Если это не облечено секретностью…
— Помилуйте, — сказал Любушко, — какие же могут быть от друзей секреты? Немножко терпенья, дойдет очередь и до того, что вас так интересует. Я приберегал это на десерт, в буквальном смысле слова…
Из глубины сада донеслись протяжные удары гонга.
— А теперь — обедать! — скомандовал Любушко. — Профессор! Товарищи алтайцы и саратовцы! Прошу перекусить, чем богаты… Пойдем с нами, Иван Иванович! — обратился академик к одному из спутников, который присоединился к ним с полчаса назад.
Тот, кого Любушко назвал Иваном Ивановичем, был коренастым пожилым человеком с наголо выбритой головой и очень простым добродушным и загорелым лицом в коротенькой сивой бородке. На лацкане его простенького пиджака поблескивали золотом и эмалью два боевых ордена — Красного Знамени и Отечественной войны.
Он почему-то очень внимательно приглядывался к Кристеву. Снимая очки, чтобы вытереть катящийся с лица пот, профессор каждый раз встречался с ним взглядом. Нельзя сказать, чтобы это непрошеное внимание доставляло Кристеву удовольствие.
Хозяева и гости направились на центральную усадьбу. Кристев, несколько отстав, взял под руку Кострова и, кивнув на Ивана Ивановича, спросил вполголоса;
— Кто это?
— Это? Дед Савчук. Интереснейший человек, колхозник из Строгановки — есть тут неподалеку такое село. Историческое, можно сказать, лицо, герой двух войн — гражданской и Отечественной.
Он с увлечением принялся рассказывать о деде Савчуке.
Биография рядового крестьянина Ивана Ивановича Савчука была, действительно, весьма примечательна. Немалая доля густой и горячей запорожской крови бежала в его жилах. Предок Ивана Ивановича — Демьян Савчук числился «паньским», то есть крепостным, и вместе с другими турбаевскими повстанцами был водворен на присивашские земли.
Сам дед Савчук был старым солдатом и в первую мировую войну воевал в Карпатах. Как и большинство жителей северного Присивашья, Иван Иванович до революции своей земли не имел. Уходя на заработки в Крым, он выучился садоводству и полюбил это дело. А на Сиваше он промышлял добычей соли. Не одну тысячу пудов ее вынес он с отмелей Гнилого моря «на собственном горбу» и для него не было на Сиваше тайн. Он знал все его закоулки, его нрав, причуды, капризы. А деда Савчука хорошо знало и уважало все окрестное население: сам легендарный полководец гражданской войны Михаил Васильевич Фрунзе прислал ему орден Красного Знамени.
— У Сиваша, видите ли, есть важная географическая особенность, — объяснял Костров профессору. — Он прилегает к воротам Крыма — Перекопскому перешейку. Но если перешеек запереть железным замком укреплений, то взять его лобовым ударом чрезвычайно трудно. Тогда единственным возможным путем в Крым становится путь через Сиваш. Дорога эта нелегкая: Гнилое море изменчиво, коварно. Несколько километров, которые отделяют северное Присивашье от Крыма, легко могут стать могилой для смельчаков. Сиваш грозит им внезапным подъемом воды, которую нагоняет восточный ветер из Азовья. Тогда мгновенно меняется карта Сиваша. Он расставляет путнику тысячи ловушек, глубоких ям, затянутых зыбучим илом. По-местному эти трясины называют «чаклаками» или «прогноинами». Поэтому путь через Сиваш долгое время считался для групповых переправ неодолимым.
— Считался?
— Я говорю «считался», потому что советские воины дважды форсировали Гнилое море, чтобы нанести смертельный удар врагу — в ноябре 1920 года и в ноябре 1943 года. Во время гражданской войны дед Савчук был одним из тех, кто провел дивизия Фрунзе через Сиваш в тыл перекопских позиций «черного барона» Врангеля…
— Почему вы называете его дедом?
— А как же — ему, пожалуй, скоро все девяносто стукнет!
«Чорт побери, что за старики в этой стране! — подумал Кристев. — Какова же тогда должна быть молодежь?».
— А что он у Любушко делает?
— Работает по виноградарству. Раньше садоводом к колхозе был, а недавно к нам на станцию перешел. Павел Ефимович его очень любит. Да и как не любить, — закончил Костров с какой-то особенно теплой ноткой в голосе, — вон он какой у нас — дед Савчук!
Глава VI
ЯБЛОКО ЖИЗНИ
Гости оживленно располагались за столом, сервированным с большим уменьем и вкусом. Любушко усадил Кристева по правую руку от себя, Твердохлеба — по левую. Иван Иванович, случайно или намеренно — трудно сказать, оказался за столом прямо напротив Кристева.
Костров, взявший на себя роль тамады, разлил по бокалам крымский «Педро», вино душистое, цвета старого золота. Иван Иванович отказался от этого напитка.
— Не в коня корм, Олег Константинович! (Он говорил с сильным украинским акцентом: «Олэг»). Я уж лучше беленькой…
— Как хочешь, Иван Иванович! — и Костров налили ему стопку «московской».
Весело, непринужденно пролетал обеденный час. Только Кристев почти не принимал участия в застольной беседе, говорил мало и неохотно, хмурился, ссылаясь на то, что у него «начинает побаливать голова». Ему и в самом деле было не по себе, но причина тут была совсем иная. Теперь за столом, как и в саду, Иван Иванович продолжал досаждать ему своим неотступным молчаливым наблюдением. Поднимая голову от тарелки, Кристев неизменно ловил на себе пристальный, изучающий и как бы вспоминающий, что-то, взгляд выцветших голубых глаз.
Принесли десерт. Недостатка во фруктах здесь, разумеется, не было. Стол украсили лучшие произведения чудесного сада. Наконец, Костров принес и не без торжественности водрузил посредине стола большую серебряную вазу с яблоками. Но с какими яблоками! Гости, как завороженные, глядели на эти плоды — необыкновенно-крупных размеров, покрытые темно-красной сверкающей кожицей. И цветом, и чуть выпуклыми гранями каждый из них напоминал гигантский рубин.
