Станислав Гагарин - Возвращение в Итаку
– Про Студента скажи… Может, зря мы его согнали?
– Ничего. Поспал рядом – и хватит. Храпит. Надоело. Он и верно студент. Был посредником. В институте во взятках был замешан. Всех и взяли. Был у студента строгий режим, а потом заменили на общий. Семью имеешь, Капитан? – внезапно спросил Широков.
– Жена есть, Галка…
– А у меня Вера. И дочка. Катей кличут. В школу нынче пойдет. Скоро свидание будет. Жена ее привезет. Три дня мне Загладин пообещал.
– А разве можно такое?
– Можно. В колонии и гостиница есть. Вот дождешься, и к тебе жена прикатит. Если за это время не натворишь чего и свидания не лишат…
– Хорошо, – сказал я и стал думать о том, как это будет. Потом вспомнил о соседе.
– Скажи, Иван, если можешь: а ты как сюда?..
– Сволочь одну приголубил, – ответил он и повернулся на бок.
С минуту он не шевелился. Затем заворочался и лег на спину.
– Никому не говорил здесь об этом, Капитан, – медленно сказал Широков. – И ты учти на будущее: не спрашивай, за что сидят. Не любят люди, чтоб в их главной беде да чужими руками… Ну, ты сам понимаешь…
Он замолчал.
– Человек вообще-то я спокойный, – снова заговорил Широков, – только вот когда негодяйство вижу, подлость, когда в глаза брешут и даже глаз не отводят, тогда аж трясусь весь, сам бываю не свой… Директора совхоза отметелил. Его, правда, через полгода самого посадили: крупные хищения, очковтирательство, приписки, много ему навешали. Мне б подождать, не драться при честном народе… А может, мое дело и подтолкнуло, как знать? А за хулиганство, конечно, наказывать надо. Мне б тоже, дураку, понимать, что кулак – не доказательство правоты. Потому и вину свою признал и на душе осадка не имею. Давай спать, Капитан. Тебе завтра впервой на работу, а времени поговорить будет у нас навалом. Давай спать, Капитан…
Сегодня Широков не скажет больше ни слова. Я тоже буду молчать и долго лежать неподвижно с открытыми глазами.
Потом сон выручит меня наконец, хотя мой первый сон здесь окажется не из приятных. А утром в семь часов дневальный разбудит нас, и начнется мой первый в колонии день.
Значит, поднимали нас в семь. Одеться, умыться, заправить койки – и завтрак. Затем отряд выстраивается на поименную проверку: все ли на месте. Тут рявкает сирена. Побригадное построение и вывод на работу пятерками. Еще раз проверяет нас, все ли на месте, контролер-надзиратель. Приступаем к работе. У каждого свой цех, своя бригада, своя профессия. Я выучился на электромонтажника – капитаны здесь были не нужны… Снова сирена: перерыв на обед. В столовую идем строем, поотрядно. Кончился обед – опять в цех. Восемь часов в день. Потом нас переводят из производственной зоны в жилую. Теперь мы вроде как дома. Можешь читать, писать родным письма или обмениваться с другими заключенными воспоминаниями об оставлением за «зоной» мире.
Выходной день у нас в воскресенье. Раз в неделю кино. Действует средняя школа, есть библиотека, клубная работа. Словом, есть все. Кроме свободы.
Широков молчал, а я думал о завтрашнем дне. Завтра перед работой меня пригласит начальник отряда Загладин.
– Садись, капитан.
– Какой я капитан?..
– Все знаю, Волков, читал твое дело. Знаю, что ты не босяк, но можешь им стать. Восемь лет – срок приличный…
– Вот именно.
Тут я горько усмехнулся, и плечи мои безвольно опустились.
Начальник внимательно посмотрел на меня.
– Не согласен с приговором? Обжаловал? – спросил он.
– Не стал. Все правильно.
– Не темни, парень. Нет такого человека, чтоб он даже при явной вине не чувствовал себя где-то и в чем-то правым. Так уж устроены люди. Иногда он бьет себя в грудь кулаком, «Казните меня!» – кричит, и казнь может принять не моргнув глазом. А то и сам себя казнит за большую вину. И все же каким-то уголком души находит оправдание для себя. Ты понял?
– Понимаю…
– Вот-вот, понимай… И на рожон не лезь, и мученика из себя не строй. Совет могу дать: работай. Она, работа, от праздных мыслей уводит. Опять же человек ты грамотный, читай, отвлекаться некуда, тут два университета кончишь. Иные вот дневник ведут. Могу помочь тетрадки достать. Ты с какими мыслями ехал сюда?
– Это как понимать?
– А вот так. Жить как думаешь? В колонии, брат, как с первого дня настроишь себя, так и весь срок пойдет…
– Ждать буду, работать…
– Жди. Воля, парень, такая штука, нет ее ничего дороже. И ради воли подождать можно…
И все это будет завтра. А сейчас я лежал в бараке отряда «11-Б» и ждал, когда выручит сон. Потом забрезжил синеватый полусвет, он исходил словно из-под земли.
Странным образом воспринималось мною пространство. Оно казалось мне открытым, и все стороны горизонта голубели в призрачном освещении. И в то же самое время я чувствовал узкий коридор, по которому шел к синеющей кромке, ощущая его невидимые стены, низкий замшелый свод свисал над головой.
Внезапно за спиной послышался резкий металлический лязг. Я вздрогнул, хотел остановиться, но будто кто подтолкнул меня – и снова долгий путь по несуществующему коридору и непонятное лязганье позади.
Я не знал, зачем иду к синеющему горизонту, кто толкает меня на этом пути, все происходило по заданной кем-то программе, о сути которой мне не дано было даже догадываться. И это вызывало во мне ощущение безысходности, бесцельности движения вперед.
Осторожно стал закрадываться в душу страх от сознания возможности остаться в этом коридоре одному.
Едва я успел понять до конца эту мысль, как коридор исчез, горизонт приблизился вплотную, но неожиданно наступила темнота. Это, однако, не испугало меня, показалось, что я знал про темноту и нужна мне она, чтоб повернуться.
И я повернулся. Темнота пожелтела, она становилась все светлее и светлее, я стоял спиной к глубокой пропасти, откуда поднимался оранжевый пар, я будто видел все это спиной, а прямо передо мной терялся в охряной полутьме бесконечный туннель с воротами через равные промежутки.
Донесся далекий гул, и где-то в расплывающемся конце туннеля захлопнулись ворота. Снова удар, загудело в туннеле, и еще одни ворота закрылись, удары приближались, грохот нарастал, и я с ужасом увидел, как сдвигаются створки последних, самых ближних ворот.
Ворота закрылись. Снизу, из пропасти, поднимался оранжевый пар, а впереди высились железные ворота. Я бросился к ним, ударился грудью о равнодушный металл и стал колотить кулаками, холодея от мысли, что мне суждено навсегда здесь остаться одному.
– Откройте! – кричал я, срывая голос. – Откройте!
Ударив в них еще и еще, я медленно сполз вниз и лежал у ворот ничком, уже ни на что не надеясь.
