Олег Куваев - Искатель. 1969. Выпуск №1

— Два года, — сказал я.

— Сколько было?

— Минус девять.

— Так, — сказал он. — Сейчас имеем минус двенадцать.

Он быстро написал рецепт на узком листке бумаги. Зазвонил телефон.

— Да, у меня. Через пять минут. Я тебе сам позвоню.

Профессор положил трубку, отодвинул в сторону рецепт и повернулся ко мне. Если бы не шапочка и халат, ни за что бы не угадать в нем знаменитого специалиста. Просто крепко сколоченный человек с лицом из хорошего резного дерева.

— У вас сотрясение, подействовавшее на глазной нерв. Это пока не лечат. Но вот что я вам скажу: есть у меня друг, который по всем правилам медицины должен был умереть лет пятнадцать назад. И раз пятнадцать после этого.

— Ну и что? — сдавленно спросил я.

— А то, что он живет и здравствует до сих пор, потому что не верит в обязанность умереть. Это лучший рецепт, который я могу вам дать. А это на очки. Адрес специальной аптеки я вам указал, — Он протянул мне листик бумаги.

Я встал. Он тоже встал и серьезно сказал:

— Зайдите ко мне годика через два. Будет хуже — зайдите раньше. Договорились?

Люди все так же молча сидели в приемной. Танкист все так же непроницаемо рассматривал стену, покрашенную масляной краской, перед собой. Пред ним сидели еще человек десять. Ему еще долго было ждать.

Женщина в белом халате открыла мне дверь.

Был серый июньский день. Торжественный город стоял передо мной в моросящей дымке, строгий северный город. По детскому какому-то наитию я вдруг вспомнил стихи, которые прочла однажды на школьном вечере Мария Павловна, тишайшая учительница с белесыми бровями, эвакуированная ленинградка:

…Как в пулю сажают вторую пулюИли бьют на пари по свечке,Так этот раскат берегов и улицПетром разряжен без осечки…

Я вошел в телефонную будку и набрал номер знаменитого полярника.

— Извините, я у вас сплоховал. Я не только из-за себя приходил.

…Вот так и попал мой друг Вася Прозрачный в Антарктиду. Ибо имел совмещенную специальность плотника и бульдозериста. «Лучше и придумать нельзя», — сказал знаменитый полярник.

…Розовая чайка живет здесь. В этом нет и тени сомнения, так как я видел ее гнездовья.

Шкулев указал мне ее на пятый день нашего путешествия. Он же нашел первое гнездо. Они гнездятся колониями по берегам тундровых озер. Предвидение мое сбылось.

Не знаю, смогу ли я сообщить об этом людям. По моей вине унесло лодку. Нам надо пройти вверх по течению около трехсот километров по почти непроходимой лесотундре. Шкулев предлагает построить плот, чтобы спуститься до Нижне-Колымска. По-видимому, надо слушать его. Жаль и глупо погибнуть, когда я достиг цели…

«…Ты взбаламутил весь курс. Берендей тебя простил. В общем геофак с ближайшей стипендии собирает тебе деньги, чтобы ты добрался до своей птицы. Условие: привезешь несколько шкурок для институтского музея.

Кстати: гнездовья розовой чайки обнаружены знаменитым зоологом Сергеем Александровичем Бутурлиным в 1904 году на Нижне-Колымской низменности. Это единственные обнаруженные гнездовья. Бутурлин предположил, что она может еще гнездиться в низовьях рек Индигирки, Яны и Хромы».

— Раз решил — держись капитально! Жаль, специальности человеческой у тебя нет! Но ты держись за людей. Без порядочных корешей любое дело труба.

— Антарктиде привет, — сказал я.

— Сделаем! Капитально!

В точности по предсказаниям покорителя Антарктиды Василия Прозрачного на вторые сутки я уже имел в вагоне собрата, кореша и попутчика — авиационного бортмеханика Витю Ципера, одинокого, как и я, человека.

— Понимаешь, — говорил он, разглядывая в окошко пейзаж, — у меня судьба, как у циркового медведя, сложилась. Раз поймали — и показывай номера. Только нацелился я в институт, как попал в авиационное училище. Ладно, думаю, буду истребителем, грозой неба. Но понадобились штурманы — и из грозы неба попал я в штурманский класс. А из штурманов уже переделался в бортмеханика. Пока я учился да переучивался война кончилась. И не пришлось мне воевать. Я сейчас думаю, что, может, меня специально долго учили, чтобы по глупости не погиб. Вот с тех пор люблю поезда. Нервы успокаивают. Каждый раз из отпуска неделю поездом еду, плюнув на бесплатный авиационный билет.

— А ты брось эту службу, — посоветовал я.

— Ты что, ошалел? — спросил Витя Ципер. — Я же летаю. Народ пошел ныне! Даже в отпуске порыдать нельзя, сразу жалеют.

История моя его заинтриговала.

— Чем могу — помогу! Жаль, я отпуск на глупые Гагры ухлопал. А то бы вместе. Знаешь, с ружьем, собакой, в лесу, по земле… Я в людях доверие люблю. Эх, как я люблю в людях доверие! Знаешь, у меня это больное. Я прямо больной делаюсь, когда недоверие или хитрость вижу.

На длинной стоянке в Большом Невере Витя Ципер выскочил из вагона-ресторана и понесся в глубины поселка. Вернулся он с громадным шоколадным набором болгарского производства.

— Нужная вещь, — сказал он, подмигивая. — Не знаю уж, какая связь у Невера с Болгарией, но я тут всегда конфеты покупаю.

Прямо в аэропорту вручил он тот болгарский набор распрекрасной блондинке, которая ведала посадкой, и кивнул на меня. А мне вручил несколько сотенных.

— Вернешь, когда сможешь, а пока держись за ту Люсю, не унывай и не иди против себя, а также против природы. Я как летчик это хорошо знаю.

Через два часа распрекрасная блондинка Люся какими-то черными ходами, если может быть черный ход на ровном поле аэродрома, сунула меня в ИЛ-14, что шел на Магадан.

В Магадане дела мои пошли неважно. Энергичный это город. Людей встречает без слюнтяйства. Сопки сжимали город со всех сторон, на сопки сверху давил туман, и сам город как бы вымахивал главной улицей тоже на сопки.

Аэропортовский автобус остановился у окраины города. Асфальтированный «пятачок» автостанция, телеграф, гостиница. Я вынул из чемодана пальто. Прохладно было в Магадане в июльский день. Чемоданчик стал совсем невесомым, и я шагнул к гостинице, но за порог так и не перешел. Сквозь стекло увидел в вестибюле знакомую картину: сидели на чемоданах люди и безнадежно смотрели в пол. Делать было нечего, и я пошел по этой улице вверх на горку, чтобы с высоты сориентироваться в обстановке. Шел я с чемоданчиком, в мятом пальто, остановился, купил у тетки на углу пару пирожков и так с чемоданом в одной руке, с пирожками в другой, мимо крохотных лиственниц, по тротуару из бетонных пятиугольников, быстренько оказался наверху, и весь город лег передо мной как на ладошке. Я сел на ящик возле строящейся телевышки и стал жевать свои пирожки.