Евгений Чебалин - Час двуликого

— Тогда получи вторую! — крикнул Хамзат.

Не стоило говорить Ушахову о запачканных руках. Скор на руку был Хамзат. И лишь на миг опередила его Рутова, выстрелив влет, как привыкла стрелять в цирке по свечам.

Хамзат корчился на табурете, баюкая отбитую ладонь. У ног его лежал наган с расщепленной рукояткой.

Гневно ощерился, лапнул кобуру Аврамов — наливался густой краснотой шрам на его щеке. Рутова искоса глянула, испугалась, поднялась на носки, крикнула поверх голов отчаянно:

— Жены, дети у этих троих есть? Покажитесь нам, не бойтесь!

Ушахов перевел. Где-то в глубине аульчан забродило слабое движение. Оно волной перекатилось к краю, и толпа исторгнула трех женщин с детьми.

— Мы пришли сюда не карать! — звенел и рвался голос Рутовой. — Мы посланы миловать! Советская власть поручила нам сказать этим людям: оглянитесь вокруг, бросьте оружие, выданное вам контрреволюцией. На их совести кровь и слезы советских граждан, они достойны самого строгого наказания!

И все же Советская власть решила простить их ради вот этих женщин, их жен, которые ни в чем не виноваты, ради детей, которым предстоит налаживать новую жизнь в горах. Эти люди получат не только прощение, но и материальную помощь! Так решило Советское правительство! Теперь судите сами этого... я не могу назвать его человеком. Даже пес не укусит руку, которая протягивает ему кусок хлеба.

— Ну, постреляли, и будет, — жестко сказал Аврамов. — Скажи им, Абу, что семена для посева, материю и деньги семьи могут получить завтра в сельсовете, у председателя Гелани. А после этого пусть явятся в ЧК — будем разбираться с каждым. Сами явятся, без конвоя! Идем!

Они пошли к привязанным у сакли лошадям. Толпа продавливалась, разваливалась перед немигающим, жестким взглядом Аврамова.

— А еще переведи им... — яростно крутнулся он к Ушахову, — еще переведи, что нам стыдно за село, которое держало и укрывало вон того стервеца! И поэтому мы уезжаем.

Взревела, взорвалась криком толпа после перевода Ушахова. Старик на крыльце сакли уронил винтовки, поднял руку, сказал в наступившей тишине Ушахову:

— Не позорьте нас. Попроси своего начальника остаться. Как мы будем глядеть в глаза людям другого аула? Скажи своим друзьям, пусть отведают нашу скромную пищу, все уже приготовлено. А Хамзата мы будем судить сами, своим судом.

— Нет! — отрубил Аврамов. — Едем!

— Аврамов, — тихо сказал Абу, — пулоха делаишь. Оставаться нада, наш луди сильно обидишь. Смычка тут была, помнишь? Ты смычку паламаишь!

Ушахов молча, свирепо сопел, разбирая поводья. Вокруг Хамзата туго закручивалась людская воронка.

— Гришенька, миленький, — глянула в самую душу Аврамова Софья, — послушай Абу. Неладно, не по-людски выйдет. Мы же для них — Советская власть.

Они остались.

За минувшую неделю к органам Советской власти и оперуполномоченным ЧК явились с повинной тринадцать человек. В том числе восемь чеченцев, четыре ингуша и двое грузин из банды Челокаева. Челокаевцы убиты в своих домах при возвращении. Дома подожжены. Жены и дети спасены.

За прошедший месяц на участке железной дороги Грозный — Гудермес, подответственном члену ревкома Митцинскому, не совершено ни одного нападения. Отмечаю надежную охрану дороги выделенной для этого дела сотней.

По просьбе облревкома и ЧК Митцинский сформировал еще две сотни для расширения участка охраны в пределах Алханкала — Грозный. Новые сотни образцово несут службу. Ходатайствую о награждении комотделений сотен и лично тов. Митцинского денежной премией.

13

С той поры, как Митцинский отослал Ахмедхана с поручением в другие области (туда же разъехались и большинство мюридов), небывалое доселе беспокойство поселилось в шейхе.

Будто улучив минуту, в ту самую ночь заползло и поселилось в нем неведомое, колючее и наглое и стало жить-поживать, ворочаясь бесцеремонно, доводя до исступления своим присутствием. Все опостылело, отдавало пресным, ненужным.

Нетерпеливо выслушал он утром какие-то заботы Федякина о размещении по близлежащим селам все разбухавшего ополчения, сказал с тихим бешенством:

— Дмитрий Якубович, голубчик, избавьте меня от этого, поступайте как знаете. Вы же начальник штаба с целым штатом бездельников, заставьте их работать.

Митцинский повернулся к полковнику спиной, отошел, чувствуя, как выветриваются федякинские слова из головы — мелкие, зряшные. На миг всплыло перед глазами лицо помощника Федякина — Юши: бледное, с тяжелым, ненавидящим взглядом. Вяло удивился: что это с ним? Потом вспомнил: ах да... Фариза. Кажется, юноша что-то питал к ней. Тяжело, устало шевельнулось в голове: к черту — всяк сверчок знай свой шесток.

Генштабисты Антанты не докучали. Притихли в ожидании, настороженно провожали взглядами издали. Дурея от скуки, целыми днями пропадали они на охоте, приносили к вечеру в сумках бурое месиво из перьев, мяса и дроби — подстреленных в упор скворцов и галок.

Ташу Алиева маялась по гулким пустым комнатам, жалась по углам, сторожила оттуда охладевшего хозяина тоскующим, зазывным взором. Окликнуть страшилась — неладное творилось во дворе.

Митцинский метался по дому — выхолощенный, бессильный. Дело всей его жизни, до сих пор принадлежавшее только ему, зависящее от его воли, энергии, вдруг отпочковалось и обособилось. Оно зрело, деформировалось где-то вдалеке, подчиняясь чужим усилиям и чужому, холодному разуму Ахмедхана. И Митцинский был бессилен помочь этому созреванию. Это доводило до исступления,

Пошел четвертый день. От Ахмедхана и мюридов не было никаких вестей.

К вечеру, измаявшись в ожидании, подталкиваемый сосущим беспокойством, Митцинский вышел на улицу. С некоторым удивлением огляделся: давно не выходил. Аул перемалывал вечерние заботы — незнакомый, отстраненный. И эта отстраненность поразила Митцинского. Как случилось... когда образовалась пропасть между его детством, которое кропили дожди на этой улице, и нынешним Османом? Здесь все было чужим и ненужным ему: рев шедшего с пастьбы стада, зазывные крики хозяек, легкая дымка пыли над селом, возбужденный собачий перебрех, пустынность огородов за плетнями и черные молнии ласточек, простреливающих розоватые сумерки над крышами, — все это жило своей непонятной, чуждой жизнью.