Полярный конвой. Пушки острова Наварон - Алистер Маклин
Уже пять часов каик шел вдоль турецкого берега. Разморенный теплым ноябрьским солнцем, Мэллори приткнулся к фальшборту, глаза его внимательно следили за небом и горизонтом. Андреа и Миллер спали. Кейси Брауна нельзя было выманить из машинного отделения. Иногда он поднимался на палубу глотнуть свежего воздуха, но время между его появлениями все увеличивалось: старый «кельвин» требовал внимания. Браун регулировал неустойчивый уровень смазки, подачу воздуха. Болела голова, клонило в сон — узкий люк едва пропускал воздух. В рулевой рубке лейтенант Стивенс следил за медленно проплывающим турецким берегом. Как и Мэллори, он не сводил глаз с моря. Но не обшаривал его тщательно, квадрат за квадратом, а переводил взгляд с берега на карту, с карты на видневшиеся впереди острова, с островов на старый спиртовой компас, едва заметно подрагивающий на позеленевшем кардановом подвесе, с компаса — снова на берег. Иногда он поглядывал на небо или окидывал развернувшуюся на сто восемьдесят градусов панораму горизонта. Только на засиженный мухами осколок зеркала он старался не глядеть. Болели плечи, хотя его дважды сменяли у руля. Худые загорелые руки одеревенели на потрескавшихся ручках штурвала. Он пытался расслабиться, сбросить напряжение, сводившее судорогами мускулы рук, но мышцы вопреки его воле вновь напряженно сжимались.
Во рту пересохло, губы запеклись. Не помогала и теплая вода, к которой он прикладывался: кувшин был накален солнцем. Противно ныло под ложечкой, левую ногу сводило судорогой. Лейтенантом Энди Стивенсом владел страх. Нет, не потому, что он никогда не нюхал пороху. С тех пор как он помнит себя, он боялся всегда. И сейчас он мог бы припомнить все мелкие страхи, начиная с приготовительной школы. Тогда его столкнул в бассейн отец, сэр Седрик Стивенс, знаменитый исследователь и альпинист.
Отец утверждал, что только так можно научить сына плавать. Он вспомнил, как отчаянно сопротивлялся, сколько воды наглотался с перепугу. Он вспомнил, как до слез хохотали над ним отец и два старших брата, огромные и веселые. Едва он вылезал из воды, они снова толкали его в бассейн.
Отец и братья поклонялись физической силе. Они и представить себе не могли, что кто-то не получает удовольствия от прыжка в воду с пятиметрового трамплина или от бешеной скачки через немыслимые препятствия. Им ничего не стоило взобраться на головокружительный утес или отправиться на утлой лодчонке под парусом в бурное открытое море. И его они заставляли проделывать все эти штуки.
Энди был впечатлительным мальчиком, опасался насмешек. К чувству физического страха у него часто примешивалось чувство боязни неудачи. В конце концов он стал бояться самого страха. Чтобы преодолеть этот страх из-за страха, Энди стал альпинистом. И довольно искусным.
Отец и братья прекратили насмешки. Но Энди не избавился от страха, а только научился скрывать его. Он всегда шел навстречу страху, всегда боролся с ним, всегда стремился преодолеть его. Вот и сейчас все его силы были направлены на эту борьбу. Больше всего Энди боялся, что страх его будет замечен.
Поразительная, невероятная голубизна Эгейского моря, мягкие, смутные силуэты анатолийских вершин на фоне чисто вымытого ультрамарина неба навевали спокойствие. Захватывающее разнообразие оттенков залитых солнцем, лениво проплывающих мимо островов, искрящаяся пучками лучей радужная рябь воды и освежающий, мягкий, пахучий юго-восточный бриз несли тепло, томительную сонливость. Нескончаемое тарахтение старого «кельвина» и безмятежное спокойствие палубы напоминали только о мире. Невероятно, чтобы это могло пробудить страх. Война казалась такой далекой. Но в итоге война была рядом. Она постоянно напоминала о себе.
Дважды над каиком пролетал немецкий гидроплан-разведчик. Потом два самолета снизились над ними и, удовлетворенные мирным видом суденышка, вновь взмыли вверх. Базировались они, по-видимому, на Родосе. Хотя самолеты были итальянскими, но пилотировались наверняка немцами, согнавшими своих недавних союзников в концлагеря после капитуляции Италии. Утром они проплыли в полумиле от крупной шхуны с фашистским флагом. В полдень с оглушительным ревом пронесся мимо каика быстроходный немецкий катер, так близко, что каик закачало на волне и о едва не перевернулся. Мэллори и Андреа, потрясая кулаками, громко проклинали гогочущих матросов. Но никаких попыток задержать каик не было: англичане и немцы старались не нарушать без надобности нейтралитет турецких территориальных вод, и боевые действия между воюющими сторонами там практически не велись. И все же эти непрестанные появления вражеских судов и самолетов постоянно напоминали о войне.
Медленно двигались стрелки часов, приближая их с каждой минутой к отвесной скале, которую еще предстояло преодолеть. В пятидесяти милях по курсу виднелись зубчатые вершины острова Наварон, безлюдные, далекие, высящиеся мрачными громадами на фоне ярко-голубого неба.
В половине третьего неожиданно отказал двигатель. Монотонное тарахтение сменилось гнетущей тишиной. Мэллори бросился к люку.
— Что случилось, Браун? — тревожно крикнул он. — Сломался двигатель?
— Не совсем так, сэр. — Браун все еще возился с двигателем, и голос его звучал глухо. — Я его просто выключил, — он выпрямился, неуклюже вылез из люка, сел на палубу, жадно хватая ртом свежий воздух. Несмотря на загар, лицо его было бледно.
Мэллори внимательно посмотрел на него.
— У тебя такой вид, будто кто-то напугал тебя до смерти.
— За последние два-три часа меня медленно отравляла и, наконец, практически совсем отравила эта проклятая душегубка, я только сейчас понял в чем тут дело. — Браун провел рукой по глазам. — Затылок прямо разламывает, сэр. Угарный газ не очень приятная штука. — Он указал на двигатель. — Видите ту вертикальную трубку с шаром наверху, это водоохладитель? Трубка тоньше бумаги. Понемногу она пропускала и раньше, а сейчас лопнула. Искры, дым, пламя сантиметров пятнадцать. Пришлось двигатель вырубить, сэр.
— Исправить это можно?
— Трудный вопрос, сэр. Вообще-то нужна сварка или пайка. Ни того ни другого нет, но среди всякого барахла, я приметил запасную деталь. Дьявольски ржавая и такая же ненадежная, как и первая. Можно попробовать заменить, сэр.
— Я помогу ему, — вызвался Миллер.
— Благодарю, капрал. Сколько это отнимет времени, Браун?
— Часа два, а может, все четыре. Гайки и болты заржавели, придется срубить или отпиливать их и искать другие.
Мэллори оглянулся на Стивенса. Тот, покинув рулевую рубку, стоял у ящика с парусами и вопросительно смотрел на Мэллори.
Мэллори кивнул:
— Правильно понимаешь. Вытаскивай их и поднимай. Ремонт двигателя займет часа четыре. Мы с Андреа сделаем все, что в наших силах, чтобы тебе помочь. Но учти, что и я, и Андреа сугубо сухопутный народ.
Через два часа они уже порядочно отошли от территориальных вод Турции. Поскольку, теплый до этого ветер сменился на, обещающий грозу восточный, а с теми парусами, которые им удалось
