ESCAPE - Алиса Бодлер
Пусть меня не станет ПРЯМО СЕЙЧАС»
Для того, чтобы читать дальше, теперь приходилось прилагать волевые усилия. Несколько следующих страниц оставались пустыми, а затем – сменялись огромным количеством завитушек. Я вновь вспомнил о состоянии, в котором сам рисовал подобное, и особенно ярко почувствовал горечь Реймонда. Теперь комментарий Константина о нестабильности автора дневника звучал особенно цинично.
Как давно он так легко вешал ярлыки на людей, не зная сути?
На борьбу со стрессом с помощью рисунков мальчик потратил добрые три листа, но, к моему облегчению, это ужасное полотно завершала довольно светлая заметка.
«Сегодня мой первый счастливый день. Бабушка сказала, что я переезжаю к Д. Она очень этим недовольна, но мне все равно. Больше никаких тайн, ее вечных слез и одиночества. Я больше не могу здесь находиться. Мама и папа приходят ко мне постоянно»
Последнее предложение выглядело жутко. Неужели Реймонда мучали галлюцинации? Или он писал о кошмарных снах?
«Привет, дневник! Все просто отлично! Мари рассказывает мне истории, а Герман просто чудесен, как и всегда. Все вместе мы гуляем по лесу, и теперь я знаю много названий различных ягод и трав, которые особенно хороши для полуденного чаепития. До моего переезда у котика не было имени, но теперь я решил, что буду звать его Сэмом. Он очень ласковый, но Мари обращается с ним строго. Говорит, что Сэм родился на улице и должен жить там. Совсем не разрешает пускать его в свою постель. Но, может быть, если я хорошо попрошу, Герман все устроит. Посмотрим!»
Котик Сэм. Какая ирония! Джереми окрестил один из собственных дурацких образов именем домашнего животного своих предков. Отвратительно и печально.
«Ангелина продолжает приезжать каждый день, но меня это не беспокоит. Она кричит на Германа так же, как кричал папа. Но ты же знаешь, дневник, что ничем хорошим это не закончилось. Пусть себе кричит и даже бьет посуду, если ей это нравится! Бабушка считает, что я стал слишком распущенным и дядя балует меня, но он просто дает мне то, что я по-настоящему заслуживаю. Если быть джентльменом значит быть таким же, как мой отец, я никогда им не стану! Герман говорит, что во мне много скрытой силы, о которой я и не подозреваю. Я считаю, что мы очень похожи. Лучше бы он был моим папой»
В письме мальчика начинала прослеживаться гордыня. Я вспомнил осанку Германа и его манеру себя держать. С таким наставником корень его избалованности был очевиден.
«Счастливого рождества, дневник! Дядюшка подарил мне волшебную шкатулку, которую умеем открывать только мы вдвоем. Он сказал, что она может стать моим тайником, если мне только этого захочется. А тебя разрешил прятать там, где я посчитаю нужным! Конечно же, в этом доме тебя никто у меня не заберет, но мне очень нравится иметь свои секреты.
Мари запекает гуся, и Сэм сегодня будет с нами всю ночь! Я думаю, что я самый счастливый мальчишка на этом свете!»
Ни первый тайник, ни второй не стали для меня новостью. Мое соприкосновение с историей этой семьи через простые предметы было поразительным – я будто чувствовал, что Рей, Герман и Мари все еще существовали и жили в МёрМёр, и наша встреча с ними наконец произойдет, стоит мне только наведаться в гости. Но часть правды о печальном финале была мне уже известна, и я не хотел обманывать себя ни на секунду. Судьба этой семьи теперь становилась для меня объемной и переставала быть похожа на клишированный сценарий созданного нами квеста. В их жизни было место и горю, и радости, и даже счастью. Ни одного из Бодрийяров нельзя было назвать однозначной личностью. Подобно тому, как каждый существующий человек представлял собой многоуровневую конструкцию с обилием противоречивых оттенков.
Последнее с каждым наступающим днем я осознавал все лучше и лучше.
В дневнике вновь были пропущены несколько страниц, и такая пауза теперь меня пугала. Я боялся увидеть завитки вместо новой записи и, к сожалению, оказался прав. Но в этот раз они выглядели не так страшно, потому что представляли собой рамку, в которой была заперта заметка.
«Опять приезжала бабушка. Я не послушался ее и решил остаться на время их с Германом разговора. Она не кричала, говорила шепотом. Ее устами было произнесено страшное – она обвинили моего любимого, самого лучшего на свете дядюшку в смерти моих родителей. Я никогда не прощу ее за это и больше не буду считать своей бабушкой. Пусть убирается!»
Повествование начинало содержать в себе факты, до этого мне неизвестные. Был ли у Ангелины повод к таким жестоким обвинениям своего старшего сына? Мне вспомнились слова Паккарда о том, что деятельность Германа была завязано на чем-то грязном, на недопустимых вещах, которые он, вполне вероятно, совершал ради своего брата. Но если он делал что-то противозаконное по просьбе Валериана и с его ведома, то как это могло убить последнего?
«Привет, дневник! Сегодня я впервые поговорил со своим дядюшкой как настоящий взрослый. Он сказал, что на этом свете есть много вещей, которые мне еще предстоит понять, но то, что я вижу, совсем не делает меня странным. Оказывается, порой он видит то же, что и я! Мне так повезло с ним. Никто и никогда не понимал меня лучше, чем он, и я буду его защищать ото всех, даже от бабушки. Его кошмары, наверное, намного страшнее. Вчера мы с Сэмом спускались на кухню ночью для того, чтобы взять молока, и видели, как Герман бродил туда-сюда по коридору, совсем не моргая. Я подошел и обнял его, думая, что дядюшка ходит во сне, но он продолжал смотреть в пустоту. Вот бы от всего этого придумали лекарства! Мой бедный, любимый дядя».
Холодок пробежал по коже. «Воспоминания» о последних видениях начинали переплетаться с моими ощущениями от кошмаров, в которых Герман представал в роли так называемого «карающего критика». В голове еще был жив страх его скорого наступления. Я бегал по лестнице и то и дело скрипел этой злополучной седьмой ступенькой.
Случалось ли это и с тобой, Реймонд?
На страницах вновь появились хаотичные завитушки.
«Сегодня я вновь видел дядюшку ночью. На этот раз он стоял в дверном проеме и смотрел на меня этим пустым, страшным взглядом. Я все рассказал Мари. Она поведала мне, что Герман страдает от сонной
