Станислав Жейнов - Другой
— Игорь, ну откуда ты знаешь, как там…
— Я знаю, — перебил он.
Как-то резко замолчали, и радио смолкло. Игорь отвернулся, стал смотреть в боковое окно; я опять закурил.
Да, наверное, он знает. Он бы сделал все, чтобы вернуть тот день, когда… Но у него-то, выбора уж точно никакого… Наверное, я его злю. Как, калеку от рождения, злят самоубийцы, наркоманы, пьяницы. Как легко они отрекаются от жизни, — жизни, за которую он(калека), цепляется с таким трудом.
— Мы, не всегда можем поступать так, как нам хочется, — сказал я.
— Опять он это делает, — сказал Игорь, но теперь улыбнулся. — Мы не всегда будем поступать так, как нам не хочется. Мы можем поступать так, как нам хочется или не хочется. Нам не хочется поступать так, как мы можем. Мы не можем поступать так, как можем, потому, что нам не хочется. Блин. Блин. Ты, так ничего и не понял. Не так, это говорится. "Я не еду к Маше, потому, что… за младшей большое приданое, а я хочу быть богатым", или: "Я не еду к ней, потому, что… брат узнает и убьет(хотя конечно не узнает, а даже узнает, — не факт, что убьет), а я хочу быть живым". Вот — как-то так. Мерзко, но честно. Без всяких туманных соплей. Да и вообще… братья, сестры, — смотрю все свои… Ты бы и с ней тоже посоветовался, а-то вот так, трубку не брать….
— Ну, ладно перестань, — говорю. — Ты прям, как Сергей… Как прижал… А, — это он у тебя, наверное, набрался… Ну понятно… Может, ты и прав. Может. Навалилось — понимаешь? Уехать с ней, бросить работу. Знаешь, сколько я наворотил. Сколько труда. Начать с ноля… все с ноля…
— Ну вот и все. Сразу, все понятно.
— Ни хрена не понятно! Еще я обещал — тоже важно. Нельзя вот так: умолять человека, а потом — до свидания!
— Да, что он такого сделал? Жизнь спас?
— Да, спас жизнь, — говорю. — И измену Машкину, я не забыл, и весь этот год… и еще, много-много чего!.. Каша, конечно в голове. И Саша, кстати, тоже там…
— Продолжай, в таком же духе. Это, уже лучше. Еще плохо, но уже лучше.
— Никуда я не поеду. У меня еще три дня. Пить водку, ловить рыбу, читать — блин! Книг набрал, и хоть бы одну… Ааа…
Помолчали с минуту, я успокоился, продолжил: — А как, это все представлялось: Солнышко, легкий бодрящий ветерок, птички поют… А кто, этот бодрячок, с интеллигентным умным лицом? Уж не Глеб ли? А что у него в руках — Чехов? Кафка?.. Прекрасно. Ай-да Глеб, ай-да молодчина. А посвежел, а похорошел, какая легкость во взгляде, какая утонченность, изыск — во всем, даже в позе, а, с какой грацией, эти чувствительные пальцы, перелистывают страницы. Милок, душка: не пьет, курить бросил, бегает по утрам, и вообще… Не человек — шедевр. Как мастерски перекроил обветшалые лоскуты утомленной души, и не худыми заплатами — свежим бархатом обшил, в расшиванку-косоворотку облачил, нарумянил: теперича и на люди вывести не срамно.
— А "теперичь", там откуда взялся?
— Да вот, прибился, — говорю. — Кровь сосет, а выгнать жалко, привык.
— На люди его пореже выводи, и так косятся… Или, хотя бы, каску немецкую с него сними.
— Трофейная каска… С убитого Гитлеровца снял, — они в одном полку служили.
27
Проспал часа три, как заснул, не помню. Спорили о чем-то… Я упомянул Пикуля, а Игорь, про какого-то японца… Потом — Вторая мировая, потом, кажется… Алексей Суворов, и еще о ком-то, или о чем-то… — не помню. Нет, если постараться, то… но зачем?
Восемь утра. Двигатель работал, динамики пищали, машину покачивало, и снаружи, такой скрежет, будто качели везли на ржавой дрезине. Игоря в салоне не было. Я поднялся, увидел его: он возился с передним колесом, с моей стороны.
Открыл окно, приветливо скалясь, сказал:.
— Товарищ, постеснялись бы, средь бела дня…
Игорь улыбнулся, но поднял голову и улыбка исчезла, нахмурился, сочувственно покачал головой.
— Вчера, этого не было, — сказал он. — И, вроде, спал, никуда не ходил. Что, тебе снилось? — Джек Потрошитель?
— Все, так плохо? — Посмотрелся в боковое зеркало, протер глаза. Ничего нового: ну, синяк под глазом, ну, губу раздуло, поцарапало там, местами, а в целом… — Ничего не вижу, — говорю. — Сейчас умоюсь, зубы почищу, и буду как новенький.
— А нос отгрызут, скажешь: "сейчас, побреюсь, и я как новенький"?
Тронул старую ссадину, подмигнул — тому, в зеркале: — Ничего, — говорю. — Шрам украшает мужчину.
— Блин, один не правильно расслышал, и пошло!.. Шарм — украшает мужчину. Шарм — правильно говорить!
Игорь, еще раз скрипнул гаечным ключом, и колесо отвалилось, но не упало, он вовремя подхватил, покатил к тротуару. Я поглядел в ту сторону, оказывается, — оно не первое, там уже ждут два близнеца, гадают: "Может, теперь отпустят? Вдруг наши уже в правительстве? — революция, иго низвергнуто, рабству кирдык, долой автопром!
Открыл дверь, еле выкорчевался из машины, заломил руки за голову, потянулся, в шейном позвонке хрустнуло, по отекшим членам побежала кровь, плечи и бицепсы увеличились, приятно заныли широкие мышцы спины. Да, в этом тельце хаотично, но все-таки мигрируют еще какие-то кусочки мяса. А когда-то ведь, весил девяносто семь. Нет, не хочу быть таким большим. Восемьдесят-пять — мой вес, можно, даже меньше.
Не пойму, откуда взялось хорошее настроение? Не выспался, лицо — как несколько раз жевали и выплевывали, желвак на голове — ноет, и Машеньку — свет мой, опять потерял, женюсь — на чужой, посторонней тете, а настроение, как не странно… Не-не — уже хуже… хуже, хуже… Так, чего еще плохого? Мир несправедлив, мы умрем, планета высохнет, небо выдохнется, тьма поглотит вселенную… Правда, потом, пото-о-ом, чуть позже. А настроение все равно хорошее. Надо найти первопричину, и все станет на свои места. Я боюсь радоваться, боюсь улыбаться, за эти крохи счастья потом приходится дорого платить. Как то это нечестно, неправильно, смеюсь будто в долг, всегда с подозрением, с опаской… Да, лучше уж совсем никак. Или как последний год: зло, цинично, ненавидя всех, и прежде всего себя. Если смотреть на мир сквозь черные очки — не разочаруешься. А лучше, через сварочный шлем.
А все-таки, хорошее. И я знаю почему. Потому, что солнце в глаза, потому, что Игорь живой, потому, что Маша меня все таки любит! Как это здорово, когда тебя любят!.. И еще… еще, потому, что скоро я вижу Сашеньку…
— Как, так можно? — услышал белоруса. — Каждое утро, начинаешь с сигареты.
А я и не заметил, как закурил. Что значит, привычка.
— В каждом мужчине заложен ген самоуничтожения, — отвечаю. — Каждый борется с ним, по своему. Я курю, чтобы притупить, сублимировать неуемные суицидальные наклонности.
— Хм. — Игорь подумал, сказал. — Думаю, ты в чем-то прав, но корень этой беды в другом. Курильщик бравирует, хвастает своим презрением к жизни. Такая, пошленькая поза, дескать — смотри как я крут: по лезвии бритвы босячком… И происходит это на подсознательном уровне, не каждый отдает себе отчет, нет… вообще никто не понимает откуда эта псевдо-крутизна берется. Парадокс в том, что, жить-то все-таки хочется. И когда попрет бочиной весь этот гной, — что накурит, когда вылезет инсультом, раком, еще какой-нибудь фигней, вот тогда… тогда начнется правда. Такое будет пить, такое мазать на башку, в таком яйца полоскать… Дерьмо будет жрать, чтобы выжить. Жалко, что не прилюдно, а-то ведь, еще, после всех унизительных процедур на балкончик выползет, за сигареткой потянется, чтоб видели — "парень-то, я рисковый, хоть сейчас сигану, и сопаткой об асфальт, чоб покрасившее, с брызгами!"
