Марк Твен - Похождения Гекльберри Финна (пер.Энгельгардт)
— Вы говорите, что у него была лишь дюжина помощников. Я не могу с вами согласиться. И сорока человек мало для того, чтобы выполнить все, что тут было сделано. Возьмите хоть пилу, приготовленную из складного ножа, и разные другие инструменты, брошенные в хижине: ведь это все страшно хлопотливая работа! Чтобы разрезать такой пилой ножку кровати, пришлось, наверное, работать вшестером целую неделю. Взгляните на чучело, сделанное из соло мы и уложенное на постель, взгляни те на…
— Вы совершенно правы, братец Гэйтоуер, я как раз то же самое говорила братцу Фельпсу. Он даже сам спросил меня: «Что вы думаете на этот счет, сестрица Гочкис?» Что я думаю на этот счет, братец Фельпс, то есть, именно, что я думаю насчет этой ножки, отпиленной у кровати? Понятное дело, говорю я, что эта ножка никак не могла себя отпилить сама. Из этого следует, говорю я, что кто-нибудь ее отпилил. Таково истинное мое мнение. Можете с ним соглашаться или нет, это уж ваша воля, но только что бы там ни утверждали, а я при нем так и останусь. Я говорила даже сестрице Дунлеп…
— Слопай собака всех моих кошек, если здесь за последний месяц не шлялись каждую ночь целой шайкой негры, пособлявшие этому беглому и помогавшие ему работать. Взгляните только, сестрица Фельпс, на эту рубашку! Каждый дюйм в ней покрыт таинственными африканскими знаками, написанными кровью. Подумаешь, сколько крови на это изведено! У одного человека, пожалуй, нельзя и выпустить столько крови, сколько здесь израсходовано. Я с удовольствием за платил бы два доллара, чтобы мне прочли эти надписи, но что касается негра, который позволил себе их изобразить, то если бы он мне попался, я велел бы привязать его к столбу и драл бы собственноручно ремнем, пока…
— Уверяю вас, братец Марпльс, что у него было множество помощников. Вы бы и сами, наверное, пришли к этому убеждению, если бы побывали раньше в его хижине. Вообразите себе, что они крали у нас решительно все, что попадалось им под руку, — крали, несмотря на то, что мы всячески старались за ними следить. Эту рубашку они утащили прямо с веревки, на которой сушилось белье. Что касается веревочной лестницы, то они изготовили ее из простыни, которую своровали у меня не то чтобы один раз, а несколько раз кряду! У нас тогда пропало множество вещей: мука, свечи, подсвечники, ложки, старый таз для варенья… всего просто и не упомнишь… Да вот, кстати, пропало также и новенькое ситцевое платье. Кажется ведь, я сама, мой муж и оба племянника: Сид и Том — постоянно были настороже день и ночь. При всем том никому из нас не удалось изловить воров или хотя бы даже подметить какой-либо их след. И вот, как раз в последнюю минуту, — извольте радоваться, — они ускользают у нас из-под носа и оставляют в дураках не только одних нас, но также и разбойников с индейской территории. Они уходят с беглым негром здравы и невредимы, несмотря на то, что за ними следом гонятся двадцать две собаки и шестнадцать человек с ружьями! Признаться, я ни о чем подобном в жизни моей не слыхивала. Если бы это были не люди, а духи, то им все-таки не удалось бы устроить это дело ловче и таинственнее. Да и в самом деле, подобную шутку могли выкинуть единственно только духи. Вы знаете ведь, какие у нас собаки: злее их не найти во всем околотке. Кроме того, у них превосходное чутье. Между тем, представьте себе, что на неизвестных похитителей беглого негра собаки наши не лаяли и были не в состоянии отыскать их по следу. Попробуйте-ка мне объяснить этот факт, если можете!
— Признаюсь, это меня изумляет…
— Клянусь Богом, я никогда не слыхивал ничего подобного!..
— Мне становится очень страшно за вас, сестрица…
— Если бы еще тут можно было заподозрить домашних воров…
— Признаться, мне было бы страшно жить в таком доме…
— Охота вам говорить такие вещи, сестрица Риджвей! Вы ведь и без того знаете, что я за последнее время от страха почти не смела лечь спать, встать с постели или же усесться на стул. Ведь такие ловкие проходимцы, с какими нам пришлось иметь дело, могли бы, кажется, выкрасть из-под человека перину, не говоря уже о чем-либо другом… Можете себе пред ставить, каких страхов я натерпелась в прошлую ночь, когда время стало близиться к двенадцати часам. Клянусь Богом, я боялась всего больше, чтобы не украли кого-нибудь из членов нашей семьи. Я пришла в такое состояние, что положительно не могла здраво рассуждать. Теперь, среди белого дня, разумеется, мои по ступки кажутся даже и мне самой странными, но тогда мне пришло в голову, что оба мои племянника спят одни в своей комнате наверху и что их, чего доброго, ночью утащат. Совершенно без шуток, я из-за них ужасно тревожилась, так что под конец потихоньку подкралась к их двери и заперла ее на ключ; право слово, заперла. Впрочем, я думаю, что каждая на моем месте поступила бы таким же образом. Понятное ведь дело: когда человека напугают и он видит, что все идет чем дальше, тем хуже, то поневоле теряет под конец голову. Неудивительно, если тогда являются Бог весть откуда самые дикие мысли. Невольно начинаешь говорить сама себе: «А что если бы я была теперь, например, мальчиком и дверь в моей спальне оказалась не запертой? Ведь мне, пожалуй, ни за что не усидеть бы теперь там…» Тетушка внезапно остановилась, словно изумленная мыслью, пришедшей ей внезапно в голову, потом медленно обернулась ко мне, а я, почувствовав, что ее взгляд остановился на моем лице, немедленно же встал и ушел прогуляться.
Я сказал себе самому, что сумею лучше объяснить, каким образом оба племянника тетушки Салли исчезли к утру из запертой на замок комнаты, если обдумаю наедине этот инцидент по возможности тщательнее. Я так и сделал, но не посмел уйти особенно далеко, опасаясь, что тетушка станет меня разыскивать. Под вечер, когда все посторонние разошлись и разъехались, я вернулся домой и рассказал тетке по собственному моему почину, что нас с Сидом разбудили ночью стрельба и крики. Дверь оказалась запертой, а так как нам хоте лось непременно посмотреть в чем дело, то мы вылезли из окна и спустились вниз по громоотводу. При этом мы оба немножко ушиблись, а потому никогда больше не будем уходить такими неудобными путями. Затем я рассказал ей все, что говорил уже перед тем дядюшке Фельпсу. Она объявила, что нам прощает и что, быть может, наши поступки следует признать совершенно естественными, потому что от таких сорванцов, как мальчишки наших лет, насколько ей известно, нельзя вообще ожидать ничего путного. Раз наши выходки не причинили никому ни малейшего вреда, не стоит теперь из-за них и кипятиться. Она может гораздо лучше употребить свое время, возблагодарив Бога за то, что мы остались здоровы и невредимы и что Промыслу Всевышнего угодно было нас сохранить для нее. Поцеловав меня несколько раз, тетушка погладила меня по голове, а затем погрузилась в какие-то таинственные мечты, но вдруг неожиданно вскочила с места и воскликнула:
