Эмилио Сальгари - На Дальнем Западе. Ловцы трепанга
— Да они хотят подрубить столбы! — воскликнул Ван–Горн, показывая Корнелиусу двигавшуюся к хижине охапку трав, из–за которой торчали топоры и копья.
Корнелиус выстрелил, но ни один крик не последовал за этим.
— Промах или наповал, — сказал Ван–Горн.
— И с нашей стороны движутся топоры и копья! — закричал Ханс. Ханс и капитан выстрелили в одно время, но и их пули пропали
даром: пираты, скрытые за охапками трав, двигались к хижине.
— Под землей они, что ли, прячутся? — ворчал Ван–Горн. — Не могу различить ни одного живого существа.
Но тут человек двадцать папуасов выскочили из–за прикрытия и под дулами ружей бесстрашно бросились бегом к хижине. Прежде чем кто–нибудь наверху успел разрядить свое ружье, пираты добежали до столбов и так сильно ударили по ним своими парангами, что две подпорки тотчас рухнули.
Три выстрела ответили на эту атаку. Два пирата упали как подкошенные; третий побежал было прочь, вопя что есть мочи, но он сделал только несколько шагов и повалился на землю. Остальные скрылись в кустах.
— Они храбры, эти разбойники. Нам остается только надеяться, что они не захотят терять по нескольку человек при каждой атаке, иначе, подсекая так столбы, они скоро свалят хижину, — заявил Ван–Горн.
— Ну не так–то скоро, — вмешался капитан, — столбов так много, что им придется всем полечь до того, как хижина рухнет на землю. Мне думается, что после того, как их проучили во второй раз, они не полезут снова в атаку. Но глядите в оба, чтобы встретить их и в третий раз так же.
Все пятеро застыли у бойниц в напряженном ожидании.
Пираты снова скрылись в лесу, но они не думали совсем уходить, время от времени снова слышался свист стрел, но и эти не долетали до хижины.
Было ясно, что дикари не желали больше подвергаться новой опасности: меткие выстрелы осажденных заставили их отказаться от открытого нападения. Теперь они окружили хижину, чтобы не допустить бегства противника.
Капитан был прав: пираты, испытав меткость стрельбы окруженных ими людей, готовились взять их не силой, а измором.
Как бы то ни было, остаток ночи прошел спокойно, без новых атак пиратов и без стрельбы осажденных.
В хижине, конечно, не жалели об этом: хотя в запасе зарядов было еще немало, однако беспрестанно расходовать их было слишком опасно.
Взошло солнце и осветило окружавшие поляну леса.
Положение обоих лагерей оставалось неизменным. Папуасы рассыпались по опушке леса, скрываясь за громадными стволами деревьев. Их голоса доносились до хижины.
А в хижине осажденные обсуждали свое положение, с каждым часом становившееся все более катастрофическим.
— Скверные дела, — говорил Ван–Горн. — Если осада затянется, я не знаю, как мы будем бороться с голодом и особенно с жаждой.
— Если бы знать, что вблизи есть родник, — сказал Корнелиус, — я отправился бы туда. С меня достаточно этого заточения.
— Но оно только начинается. Тебе оно успеет еще наскучить: пираты и не думают уходить из леса, — возразил капитан.
— А если попробовать выбить их оттуда…
— Как?
— Спуститься вниз и напасть на них.
— Они забросают нас стрелами, прежде чем мы доберемся до земли; а ты помнишь, что стрелы отравлены.
— Однако, как нам быть?.. Не помирать же с голоду.
— Будем надеяться, что дикари скоро сами уберутся.
— Будем томиться, пока хватит сил.
— Ах, хоть бы один разбойник вылез на открытое место, — не выдержал Ван–Горн.
— Они держатся за прикрытием. На их месте мы сделали бы то же самое.
— Дядя, позволь попробовать вытянуть их из лесу. Там в кустарниках что–то зашевелилось, — сказал Корнелиус.
Прежде чем капитан успел ответить, Корнелиус приложился и выстрелил.
В ответ на выстрел пираты засыпали хижину стрелами, но и на этот раз они не долетели до своей цели.
— Они не хотят вылезать из лесу, — заявил Корнелиус, раздосадованный упорством дикарей.
— Конечно, не хотят, они увидели, что имеют дело с хорошими стрелками. Брось попусту расстреливать патроны… Давайте завтракать.
— Тощий будет у нас завтрак…
— У меня есть три бисквита, — сказал Ван–Горн.
— А у меня два, — отозвался Ханс.
— У меня ни одного, — заявил Корнелиус.
— И у меня тоже, — добавил Лю–Ханг.
— А у вас, капитан? — спросил Ван–Горн.
— У меня есть трубка и табак, — ответил Ван–Сталь.
— В таком случае мы никак не рискуем заболеть от несварения желудка.
Они братски поделили между собой пять бисквитов, составлявших весь их запас. Бисквиты были уничтожены в один момент.
После завтрака Ван–Сталь, Ханс, Корнелиус и Лю–Ханг отправились отдохнуть, а Ван–Горн остался на карауле. Все четверо были так утомлены, что заснули тотчас же, лишь только вытянулись на циновках.
День прошел без новых атак пиратов, не оставлявших все же опушку леса, откуда изредка долетали стрелы: дикари хотели показать свою решимость довести осаду до конца.
К вечеру несчастные осажденные жестоко страдали от голода и еще сильнее от жажды. После утреннего завтрака, и такого тощего, у них не было и маковой росинки во рту, а воды они не пили с прошлого вечера.
Никто из них, однако, не жаловался, даже Ханс, самый молодой, стоически переносил и голод и жажду, хотя в горле у него пересохло, а язык распух.
К концу дня свежий вечерний ветерок принес осажденным некоторое облегчение, но далеко не успокоил их страданий. Теперь всем было ясно, что долго они такого поста не выдержат.
— Нужно же наконец на что–нибудь решиться, — заговорил капитан. — Бедный Ханс совсем ослабел.
— Я не жалуюсь, дядя, — отозвался Ханс, стараясь говорить бодрым голосом. — Если вы все будете держаться, то и я не отстану от вас.
— Нет, мой мальчик, ты еще молод и не можешь быть так вынослив, как мы. Я решился, я иду искать воду или плоды, которые могли бы утолить жажду.
— Они убьют тебя, дядя…
— Я сумею сойти по лестнице так, что они меня не увидят.
— Капитан, я пойду с вами, — вызвался Лю–Ханг.
— А я? Обо мне вы забыли, что ли? Пустите меня сойти на землю, капитан. Мне шестьдесят лет: если они и убьют меня, то я уже довольно пожил на свете, — решительно сказал Ван–Горн.
— Нет, старина. Ты останешься здесь, чтобы защитить молодых. В шестьдесят лет ты не можешь быть подвижен и ловок, как раньше, а спуск на землю не такая простая штука.
— Мускулы мои еще достаточно крепки. Я спущусь так же легко, как какой–нибудь юнга. Я — один; а если они убьют вас, кто довезет ваших племянников до дому?
