Мария Колесникова - Воспоминание об Алмазных горах
Они в одной машине выехали на запад, в Хангайскую сторону. Где-то там, в отрогах Хангайского хребта, находился знаменитый курорт Худжиртэ. С Петром Ефимовичем был его переводчик.
Собственно, мысль организовать негласную охрану членов народно-революционного правительства принадлежала Щетинкину. Кое-кто протестовал: дескать, не нарушим ли демократию? Мягко, но настойчиво Петр Ефимович объяснил: подставлять под пули врага руководителей государства — величайшее преступление перед народом. Рассказал о покушениях на Ильича, об убийстве советских дипломатов. Скромному Максаржаву всякая охрана его особы казалась ненужной затеей.
— Стоит мне снять гимнастерку и шлем — ни один враг не отличит меня от других аратов. Кроме того, я всегда сам чувствую опасность. Привычка.
— На этот раз придется подчиниться, — серьезно сказал Щетинкин.
— Ну а если бы тебя стали охранять?
— Было бы смешно: я не член правительства и не министр.
…На далеком горизонте синеют плосковерхие хребты. Степь то синяя, как бока линяющего верблюда, то золотисто-желтая, то розовато-белая от солончаков, то бугорчатая от норок тарбаганов… Издали зверьки, стоящие на задних лапках, похожи на молящихся лам в желтых одеждах, они мелодично посвистывают, наверное предупреждая об опасности. То там, то здесь бьют целебные ключи подземных вод. Попадаются сухие многоярусные русла давно исчезнувших рек, заваленные большими каменными глыбами. Иногда из-за гранитных скал вываливаются желтые языки сыпучих песков или вдруг появляются барханы. Прямо по степи, без дороги, идут караваны верблюдов, тянутся длинные вереницы скрипучих двухколесных повозок, запряженных понурыми хайныками. Черные грифы, делая медленные круги в небе, высматривают добычу. Пасутся табуны коней. Попадаются каменные плиты, испещренные непонятными письменами, каменные черепахи и статуи, внушительные развалины неведомых крепостей и поселений. Дорога идет или по широкой лощине, или по волнистой степи, или же поднимается на невысокие перевалы. Здесь повсюду много черных базальтовых и серых гранитных камней. Иногда вдруг вздыбятся пористые базальтовые сопочки, напоминая о той эпохе, когда здесь ползла раскаленная лава.
Ночью останавливались прямо в степи, раскидывали майхан — палатку, пили чай, ели вареную баранину. Черное небо усыпано звездами. И какая первобытность простиралась вокруг! Ни огонька, ни звука… Чувствуешь себя один на один с планетой.
Максаржав словно бы не торопился к месту лечения. Завидев стойбище из нескольких юрт, останавливал машину, разговаривал с аратами, с наслаждением вдыхая дымок от тлеющего аргала. Заметив, что люди заняты выделкой шкур, велел раскинуть майхан, а сам пристроился к огромной кожемялке, которая приводилась в движение быком. Оказывается, он хорошо знал это дело. Баранью шкуру обрабатывали вначале растертой печенью или простоквашей, очищали скребком от мездры, а уж потом выделывали.
— Тут дело тонкое, — пояснял Хатан Батор Щетинкину, — у каждой шкуры свое наименование, и каждая шкура требует особого отношения. Возьми, к примеру, шир — это шкура коровы, или одага — шкура яка…
Петр Ефимович удивлялся, от восторга цокал языком. Князь Максаржав сам мастерил из кожи сбрую, седла, подстилки, ремни, знал, какую кожу нужно брать.
— Я имел свою кожемялку — эригулгэ, сам смастерил, похвастал он. — Цела до сих пор. Поедем в наш сомон — покажу.
До родного сомона Хатан Батора было все же далековато, пришлось бы повернуть на север и добираться вначале в Булган, так хорошо известный Щетинкину: именно в тех местах Щетинкин и Чойбалсан разбили остатки белогвардейских банд Унгерна. От Булгана до Хутаг-Ундур-сомона — родины Хатан Батора — было рукой подать. Щетинкину тоже хотелось побывать в Булгане, зайти в домик с крылатой крышей, в котором размещался их штаб. Конечно же, они проходили через этот Хутаг-Ундур-сомон, как проходили через ворота Булгана, который тогда чаще называли Вангийн-Хурэ, по имени монастыря. Но разве мог предполагать Щетинкин тогда, что именно здесь, в отрогах Хангая, родился его друг, полководец Хатан Батор? Цепкая на всякого рода топографические обозначения память сохранила многие названия. Он помнил, как отряд целых двадцать верст пробирался через узкое скалистое ущелье в горах Жаргалант и Борхут, в котором несла свои стремительные воды «железная река» Селенга. Самые непроходимые места: «ворота» рек Эг и Селенги… Да, он запомнил эти узкие щели, где не могут разминуться два встречных всадника. А там, где сливаются горные реки, существуют в горе Цонхлон пещеры: из них приходилось выкуривать унгерновцев…
— Ты знаешь эти пещеры? — удивился Максаржав. — Мы в детстве часто забирались туда, слушали рев оленей. Ведь тот, кто услышит олений рев, не стареет и долго живет — так нам говорили.
— Мне больше запомнилась Селенга: голодные партизаны выловили тайменя длиной два метра и весом тридцать килограммов! Отличная получилась уха на всех. А наш кавалерист ухитрился на одном крючке вытащить сразу двух тайменей!
Максаржаву захотелось взглянуть на знаменитый Орхонский водопад.
— Давно с ним не виделись. Он мне вроде близкого друга…
И трудно было догадаться, какой смысл вкладывает он в эти слова.
На прыгающих перед колесами автомобиля миражах, растекающихся по степи, покрытой ковылем, они медленно въехали в голубую Орхонскую долину.
Потом увидели водопад: большие и малые горные реки, слившись в один бурный поток, падали с двадцатиметровой высоты базальтовой террасы Орхонской долины. Это было впечатляющее зрелище: огромная масса прозрачной, как хрусталь, воды низвергалась в глубокий базальтовый каньон.
Они стояли на каменной площадке, ловили ртом прохладные брызги. А еще ниже, на самом дне каньона, виднелись высокие лиственницы.
По узкой тропке спустились к нагромождению черных камней. Максаржав отыскал родник. Напились. Вода по вкусу напоминала нарзан.
— Сила-то какая! — воскликнул Хатан Батор, не отрывая глаз от водопада. — Смотришь, и эта сила словно бы в тебя переливается. Мы в последний раз были здесь с моим юным другом — поэтом Нацагдоржем. Он смотрел, смотрел на водопад и произнес, будто угадав мои мысли:
«К сожалению, а может быть к добру, сказки о перерождениях — всего лишь сказки. Ну а если бы можно было перерождаться после смерти, я хотел бы переродиться в этот водопад!»
Помню, я пошутил:
«Целую вечность падать и разбивать водяной лоб о базальтовые камни?..» Просто хотелось знать, как этот юноша вывернется. А он, оставаясь серьезным, сказал:
