Джон Бойн - Бунт на «Баунти»
Тем временем капитан, соорудив из двух выскобленных половинок кокосового ореха подобие весов, – гирьками служила пара круглых пистолетных пуль – объявил, что на время, пока мы не достигнем следующего пункта нашего назначения, Новых Гебрид, наш рацион придется еще урезать, распределяя его поровну с помощью вот этой штуковины. Мы, конечно, пошумели, потому как желудкам нашим, получающим по три раза в день сущие пустяки, и так уж казалось, что они не получают вовсе ничего, однако капитан слушать нас не пожелал.
В общем, мрачный, сколько я помню, выдался денек. Гнетущий. Я тогда совсем упал духом, ну то есть совсем.
День 13: 10 мая
Голод. голод. голод. голод.
И жажда.
Если бы слово «голод» можно было извлечь из моей головы и обратить в живое человеческое существо, оно, готов поклясться, оказалось бы английским пареньком ростом в пять футов и шесть дюймов, со всклокоченными темными волосами, с щербинкой в одном из резцов, а звали бы его Джон Джейкоб Тернстайл. В тот день я проснулся с такой болью в животе, какой и не ведал никогда, с болью, которая скрючивает тебя в три погибели и заставляет выть.
Поднявшись со дна баркаса после нескольких часов неспокойного сна, при котором ступни мои упирались в лицо Томаса Холла, а физия сносила надругательства от ступней Джона Холлетта, я почувствовал, что все мое тело протестует против издевок, коим подвергается. Руки и ноги ныли, в голове бухало, но, сладчайший Спаситель, хуже всего были колики в животе. Я доволок мое жалкое тулово до борта, подобрал со дна гарпун и заглянул в воду, надеясь увидеть хоть какую-нибудь рыбу. Если мне удастся загарпунить рыбешку, думал я, упрячу ее под рубашку – пусть это всего тонкая тряпица, местами порвавшаяся, со свисающими лоскутами – и слопаю, как только смогу, сырой. Подло, конечно, не делиться с другими. Если меня за этим застукают, шум будет немалый, но теперь у нас так: каждый за себя, и я мысленно дал зарок, изловив рыбу, попытаться мигом отправить ее в свое брюхо.
Вода в тех местах была поразительно синей, на глубине отливающей зеленью, а время от времени к этим краскам добавлялась чернота, словно некий свиток развивался. Вглядываясь в воду, я ощущал себя зачарованным, совсем как мистер Фрейер, когда я увидел его смотрящим в море, предающимся грезам наяву. Приглядевшись получше, я обнаружил в воде собственное отражение и опустил руку, чтобы разбить его, и мои глаза, рот, нос, уши раздробились в калейдоскопического Тернстайла, расплескались по всем румбам компаса, но расставание показалось им слишком тяжелым, и, едва успокоилась вода, физиономия моя снова явилась мне. Я улыбнулся, вздохнул.
И тут же чуть не подпрыгнул от удивления. Кто это смотрит на меня из воды? Джон ли это Джейкоб Тернстайл, прежний обитатель заведения мистера Льюиса? Уроженец ли Портсмута? Англичанин? Что-то непохоже. Не слишком ли крепка и тверда его нижняя челюсть – для паренька всего-то пятнадцати лет? Не слишком ли впалы щеки? И не намек ли на усы и бородку обозначился вокруг его рта? Я коснулся ладонью отраставших усиков и мгновенно возгордился мужественностью своего обличья. На несколько секунд во одушевления жизнь показалась мне чудесной штукой. Интересно, если случится невозможное и мы, все восемнадцать, вернемся на землю нашего короля, узнает ли меня кто-нибудь в Портсмуте? Тут мне пришло в голову, что я могу все начать заново, да и даже в моем родном городе – никто не заподозрит, чем мне приходилось заниматься в прежние дни или, еще того хуже, ночи. Однако такими мыслями можно тешиться всего лишь секунду-другую, срок, на который раздробляются в воде твои черты, – когда он минует, черты собираются воедино, а в голове твоей вновь воцаряется настоящая правда.
Я заморгал, услышав, как за моей спиной просыпаются и другие. Моряки распрямлялись, пошатываясь, вставали, каждому не терпелось потянуться, поднять ногу, вытянуть ее, стараясь сохранить равновесие, потрясти ею, разгоняя по жилам кровь. Несколько человек поинтересовались у капитана, когда мы сможем разговеться, и получили ответ, который никому не пришелся по нраву.
Я не оглядывался. Продолжал смотреть в воду. И наконец увидел ее – длинную рыбу. Она была красной, так? Или темно-зеленой? Неважно. Главное – рыба. Из рыбьего мяса. Я вытянул руку с коротким гарпуном над водой, и тут в животе моем взорвалась такая боль, точно кто-то двинул меня в пах, и весь я сосредоточился на том, чтобы не завопить, а открыв глаза, увидел, что гарпуна – одного из двух, имевшихся у нас, – в руке моей больше нет. Я его выронил. Я задохнулся от ужаса: сейчас чья-нибудь лапа ухватит меня за седалище и отправит в воду – давай, ищи гарпун, – но этого не случилось. Моряки ничего не заметили.
Я опасливо оглянулся, боясь, что написанный на моем лице ужас выдаст меня, однако никто в мою сторону не смотрел. Правда, капитан, обернувшись ко мне, увидел, что с лицом у меня не все ладно.
– Тернстайл, – спросил он, – с тобой все в порядке? У тебя вид какой-то испуганный.
– Все отлично, сэр, – ответил я.
Ничего, секреты хранить я умею. Отсутствие гарпуна обнаружат довольно скоро, но я буду молчать как убитый. Жизнь, она, знаете ли, дороже.
День 14: 11 мая
Толком поговорить на баркасе мне было не с кем, это уж точно. Орудуя веслом, я попытался завести разговор с судовым пушкарем Вильямом Пекоувером и ничего, почитай, не добился. Мы сидели бок о бок, он был во всех отношениях крупнее меня – выше, шире в груди, гораздо плотнее, – каждый раз, отводя весла назад, мы с ним сталкивались плечами. Мне это досаждало, конечно, однако в то утро все так и норовили вспылить, ну я и решил, что пустая болтовня предпочтительнее ссоры.
– Мне говорили, что вы уже плавали раньше с мистером Блаем, – сказал я, и он повернулся ко мне с такой обиженной рожей, точно был королем Англии, а я только что покинул без разрешения его тронный зал, показав ему на прощанье голую задницу.
– Ну и что с того, Турнепс? – спросил он. – Допустим, плавал. Тебе-то какое дело?
– Да никакого, дружище, – ответил я. – Я упомянул об этом просто так. Для разговора.
Мистер Пекоувер посмотрел на меня, посмотрел и снова взялся за весло.
– Ну да, – сказал он после долгого молчания – я к тому времени успел забыть о моем вопросе и погрузился в воспоминания о весьма недобродетельных, но до крайности приятных послеполуденных часах, проведенных с Кайкалой у нашего озерца, в воспоминания, которые в любое другое время распалили бы меня, однако на сей раз из-за усталости и пустого желудка оказались бессильными. – Да, верно. Плавал на «Решимости», когда он служил штурманом у капитана Кука.
