Иван Арсентьев - Три жизни Юрия Байды
Подостлав под себя куртку, Варухин ложится на спину, укрывается плащ-палаткой и, спасаясь от зудящего комарья, закрывает лицо трофейным батистовым платком. Раньше это был не платок, а немецкая тактическая карта. На нем и сейчас, после многократных стирок, хорошо видны голубые извивы речки, зеленый массив леса, пучок дорог. Накрахмаль, отутюжь — и опять тебе карта. Варухин шевелит носками сапог, успокаивается, постепенно перестает ощущать зуд комаров, и к нему приходит чудный сон. Он видит бледнеющее небо, черные шапки сосен постепенно зеленеют, а вода озера из синей делается розовой. В ней четко отражаются березы, осины, а вдали сквозь дымку видится островок среди Маврина болота, густые кусты. Вот кусты шевельнулись, показался Байда, вышел на берег, остановился. Вдруг рядом с ним, осыпанная росой, возникла Васса. Закинула за голову руки, поправляет волосы, потом раздевается и входит в голубую воду. Васса плещется, счастливо смеется. На плечах ее искрятся брызги. Затем она не спеша, словно священнодействуя, намыливает волосы, руки, разбухшие груди, и вот — ныряет, сверкнув крепкими стройными ногами. Вынырнув, медленно плывет… Вот она уже на берегу, стоит на траве, вытирается…
Да сон ли это? По телу Варухина волной пробежала дрожь. Обидчивая память подсовывала все новые и новые дразнящие картины… Он заскрипел зубами и очнулся.
…Раннее утро. И опять — партизаны в пути. Шли вдоль речки, вихляющей в жидком тумане. Она то возникала среди сосен, то исчезала за глухими зарослями подлеска. Воздух был какой-то тусклый, густой. Парило. Должно быть к дождю. Меж двумя голыми песчаными холмами пересекли накатанную дорогу, и тут высоко над головой послышался знакомый подвывающий гул фашистских транспортных «Юнкерсов-52». Летят на восток, везут что-то срочное своим войскам, наступающим на Сталинград, на Северный Кавказ…
Афанасьев посмотрел им вслед, подумал со злостью:
«Гудите, гудите… недолго осталось вам гудеть…»
И действительно, до аэродрома «юнкерсов» оставалось три перехода, а задание, известное только командирам партизан, как раз и состояло в уничтожении фашистской авиабазы.
«Юнкерсы» удалились, но в небе не утихло, на смену им появились другие звуки — рев двухмоторных «Мессершмиттов-110». Они проносятся над колонной партизан низко, словно их кто-то нацеливает. Опасные самолеты. На каждом по два летчика, один из них наблюдатель и одновременно стрелок. «Мессершмитты-110» — лучшие многоцелевые двухбалочные истребители-бомбардировщики люфтваффе.
Коржевский отдает команду рассредоточиться. Двести человек партизан разбегаются, прячутся за деревья, в ямы, а «мессершмитты», разворачиваясь от солнца и словно видя партизан, бросаются в атаку. Сердце застывает от страха, от непонимания: почему? Откуда они знают, где находится отряд? Кто донес? Может, кто предал? Страх неизвестности леденит кровь. Бомбовой грохот встряхивает землю. Визг осколков, свист пуль, все смешивается с криком раненых. Самолеты заходят на штурмовку вторично. А партизаны в это время лишены возможности маневрировать, кассеты осколочных мин низвергаются на их головы.
Варухин заметил сломанное толстое дерево в полтора обхвата. Прыжок, другой — и он под ним. Спрятался, прижался к нему спиной. Лесина твердая, как кость. Такую ни пуля, ни осколок не пробьет. А кругом грохает, гудит, взрывается. Такой бомбежки Варухин не испытывал даже на фронте. Казалось, фашисты решили смешать отряд с землей, задавить той самой авиацией, которую партизаны собирались уничтожить на собственном их аэродроме. Налет «мессершмиттов», судя по всему, не случайность. Впечатление такое, будто их кто-то наводит по радио, указывает местонахождение цели. Если так, дело швах. Значит, немцы выследили отряд «Три К», поняли намерение партизан и приняли меры к обороне аэродрома. Если так — это, по сути, провал операции, свидетельство тому — бомбежка.
За год войны Коржевский хорошо изучил повадки фашистов, знал: раз вцепились, не отстанут. Тем более что у них свой счет к отряду, принесшему им немало бед. Стоя среди поваленных, расщепленных стволов, Коржевский позвал начальника штаба и Афанасьева на совещание.
— Цель нашего похода, — сказал он, — видимо, перестала быть тайной для врага, но по-прежнему остается неизвестной непосредственным исполнителям операции. Предлагаю рассказать всем партизанам о предстоящих трудных делах, Если не удастся скрыться в лесах, сбить противника столку, мы будем вынуждены принять тяжелый бой. Поэтому люди должны все знать заранее и настроиться.
Афанасьев согласился с командиром. Он также считал не случайным нападение «мессершмиттов» и допускал, что в отряд, оставшийся без опытного разведчика, мог проникнуть фашистский агент, который предупредил своих об уходе партизан в рейд. Этого было достаточно, чтоб за отрядом началась слежка. Даже возможно, что «хвост» имеет передающую радиостанцию, а партизаны после нынешней яростной бомбежки лишились радиста: Аркадий Полухин погиб, рация уничтожена. Положение резко ухудшилось, связь с центром прервана, единственная возможность сообщить ему обстановку, спросить совета потеряна. Отряд предоставлен самому себе и должен теперь действовать на свой страх и риск, рассчитывать на собственные силы да на умение командиров.
Взводные, выслушав боевое задание, призадумались, но сомнения или уныния на их лицах не возникло. На совещании решили изменить маршрут следования к вражескому аэродрому, двигаться не на северо-запад, как прежде, а сделать крюк и подойти к нему с севера. Двигаться ночами, для дневок выбирать глухие дебри, глубокие овраги, чтобы никакая воздушная разведка не смогла обнаружить.
На поляне выкопали братскую могилу, торопливо похоронили убитых, раненых положили на телеги — и в путь. Конные разведчики ушли вперед. Коржевский усилил боевое охранение. Через три часа в лощине, густо заросшей ветлой, сделали привал. Примчался на взмыленной лошади Максим Костылев, тревожно сообщил, что впереди в десяти километрах речка с топким болотистым берегом, мост разобран. С высокого западного берега по ним открывали огонь из пулеметов. Несколько раз севернее от моста пробовали переправиться на ту сторону вброд, но лошади вязли по брюхо. Пошли вниз по течению и напоролись на засаду. В короткой перестрелке едва отбились и потеряли одного разведчика. Другого брода нет. Это — единственный.
— Это мешок, — сказал Афанасьев, проведя ногтем по карте в том месте, где речка с единственным разобранным мостом разливается, образуя обширное болото на десятки километров. — Моста нет, наводить переправу бессмысленно: немцы тут же засекут, разбомбят. Надо выбираться.
