Сергей Алексеев - Утоли моя печали

На счете семь Бурцев словно вынырнул из этого параллельного мира и оказался в конце двадцатого века, под вечереющим небом, среди умирающих стен города.

4

И уже ночью, когда Бурцев только что начал засыпать, приняв стакан водки вместо снотворного, в дверь осторожно постучали. Он открыл глаза, достал пистолет, лежащий под боком, свернул предохранитель и едва только удержался, чтобы не выстрелить в дверь. Переложил оружие в другую руку и больно укусил себя за указательный палец.

За дверью оказался егерь Вохмин, почему-то печальный и непривычно задумчивый. Выпить водки он отказался, хотя любил халяву и не стеснялся признаваться в этом.

– Значит, это… Так все дело было, – начал он путано. – Ну там, когда это… Когда акушера отравили. Он дежурил, как ни говори, четыре роженицы в палате скопилось, случай редкий сейчас… Ночью подъехала машина, «уазик» – буханка, но не «скорая», без крестиков. Стали стучать и говорить, чтобы акушера позвали на выезд, дескать, в деревню надо ехать, за сорок километров. Роженица там, нетранспортабельная, уже воды отошли. А там вместе с моей супругой учительница одна местная лежала, Ксения Васильевна, тоже девочку родила… И вот она вскочила да как закричит: «Не впускайте! Не впускайте! Не открывайте двери!» И схватила своего ребенка, к себе положила. Новорожденные сейчас у нас, как в Америке, вместе с матерями лежат, потому что мало… Ну, бабы давай ее успокаивать, дескать, сон тебе дурной приснился. На всякий случай заперли дверь в палату и снова легли. Никто ведь и не знал тогда, что за Сливковым приехали. Дежурная сестра из приемной открыла и впустила двух мужчин. Они пошли к акушеру в кабинет и стали разговаривать громко, и ругались. Это потом уж сестра рассказала… Учительница эта, говорят, лежала и все шептала: «Зачем впустили мертвые души, зачем?..» Она у нас была не то что ненормальная, а какая-то не такая, как все… Приезжие мужики заругались и ушли, сказали сестре, что акушер пьяный в драбадан и ехать не может, придется бабку-повитуху искать. Ну, поматерились и уехали. Потом, дежурная сестра говорит, Яков Иваныч вышел из кабинета – пьянющий, ничего не видит, глаза таращит. Пробурчал что-то и назад ушел. А через час заглянули – акушер-то уже готовый…

Вохмин выдал все это на одной ноте, глядя в пол, как виноватый школьник, и вскинул грустные глаза

– Это тебе жена рассказала? – спросил Бурцев.

– Кто же еще? Выпытал… Меня же от тюрьмы тогда спасли, в долгу я, так поусердствовал маленько…

– Спасибо тебе… Как же выпытать удалось?

– Как-как… Можно сказать, пристрастие применил. Ну, в общем, поспал с женой, немного, всего два часа. И добился признания… Теперь еще одно дите появится. Уже точно забеременела… Кто роды будет принимать?..

5

…Бурцев изучил следы борьбы возле машины, нашел несколько стреляных гильз от автомата, очечки в желтой оправе, утерянные очкариком Жорой, кровавое пятнышко на прошлогодних листьях и толстую золотую цепь, зависшую на березовой ветке много выше человеческого роста. Похоже, махаловка тут была серьезная, земля кругом вытоптана и изрыта каблуками, так что не разобрать, против кого стояли здесь милицейские оперы. И чья это цепь оказалась на дереве…

В самом автомобиле ничего особенного не нашлось, кроме бутыли с «кока-колой», разлитой по сиденью и полу. Ни одной пистолетной гильзы, то есть парней выследили тут и взяли внезапно, сразу после выстрела в стекло; они не успели воспользоваться оружием и оказали только физическое сопротивление, попросту дрались, пока их не скрутили. То есть охотились специально за ними…

Но более всего притягивала взгляд и воображение пулевая пробоина в лобовом стекле. Было полное ощущение, что это отверстие в иной, параллельный мир, на тот свет, как раз подходящее по размеру, чтоб сквозь него улетела чья-то душа…

Кстати, колеса тоже были прострелены, но это уже не впечатляло, поскольку баллоны били на месте, чтобы никто не смог воспользоваться машиной. А парней скорее всего увезли, потому что в пяти метрах, на проселке, были следы джипа, который здесь развернулся..

Возникала версия: новоявленные гастролирующие «рэкетиры» налетели на то, чего опасались. Их выследили настоящие хозяева этого района, долготерпеливые люди из военного санатория. Только они раскатывали тут на дорогих джипах. Местные предприниматели могли нажаловаться своим покровителям, и те с удовольствием вышвырнули наглых чужаков из своей епархии.

В общем, нарвались ребята…

Вряд ли агенты Скворчевского стали бы брать оперов, даже если бы точно знали, с кем и зачем они приехали в Усть-Маегу. Для неконтролируемой секретной службы грубо и в общем-то нелогично…

Если бы они вычислили помощников Бурцева, то наверняка начали бы отслеживать все их связи и таким способом выполнили свою задачу.

А вдруг это своеобразный ход? Способ обнаружить Бурцева? Оставшись без оперативной поддержки, без глаз и ушей, он вынужден будет выйти из подполья, иначе теряется смысл этой командировки. Вытравив его, как медведя из берлоги, можно легко контролировать каждый шаг и отслеживать всех, с кем завяжется контакт.

Значит, спецслужба чем-то притянута к этому району настолько сильно, что Скворчевский пошел ва-банк, рискнув явиться на квартиру Бурцева, едва узнал о предстоящей поездке в Усть-Маегу. Видимо, чувствовал: не завербовать прокурора – подсидят. И проиграв, не нанес тем самым большого вреда своей конторе…

Только не совсем ясно, что его интересует конкретно: царские косточки в неизвестной могиле или что-то еще.

И несомненно, что в Стране Дураков давным-давно работает их агентура. Сидит какой-нибудь послушник типа Елизарова и торгует медом на углу…

Как бы там ни было, оперативников теперь нет, искать анонима некому и, хочешь не хочешь, придется возвращаться в областную прокуратуру, официально объявиться там и, воспользовавшись версией Фемиды, снова ехать в Усть-Маегу.

Дорэкетировались, сволочи!

Обрадовались, что попали в край непуганых мелких бизнесменов – у кого магазинчик, у кого пилорама или развлекательное шоу: летом сюда по воде приплывали иностранные туристы. Да и шоу-то было весьма специфическое, характерное для Страны Дураков. Кто-то за доллар играл на гармошке, кто-то за два позволял ко всему прочему еще и потанцевать со своей женой, а за три – так еще и разденут до трусов и намажут медом с ног до головы. Это так зарабатывали гармонисты. Все дураки продавали сувениры – кирпичи с местного завода, специально пережженные, оплавленные до пузырчатой стекловидной структуры, выдавая их за куски недавно упавшего метеорита. Отец Прохор рассказывал, что появлялся в Усть-Маеге даже фермер из гармонистов. Развел он породистых романовских овец аж сто тридцать штук, продал все, чтобы их прокормить, последний телевизор унес из дома, потому что ни одной не мог зарезать. В конце концов продал самое дорогое – гармошку, на вырученные деньги сфотографировал овец на память и отпустил их на волю. Теперь они одичали и живут по лесам. Но был один более цивилизованный, который устраивал катание, подъезжал на ржавом и драном тракторе к теплоходу, договорившись с водителем экскурсионного автобуса, чтоб тот стоял где-нибудь за углом, и волевым порядком сажал в навозную телегу законопослушных иностранцев. Прокатывал опять же за доллар двести метров до автобуса, высаживал и ехал за новой партией.