Сергей Бельченко - Фронт без линии фронта
Ночь прошла без результатов. О «капитане» никаких вестей. И лишь утром к нам прибежал железнодорожник:
— Скорей на базар! Там какой-то капитан матросам заливает… про немцев. Не он ли?
Акифьев и я вместе с Лисиным бросились на пристанционный базарчик. Там, в толпе матросов, военный в форме капитана что-то говорил. Моряков можно было узнать по выглядывавшим из-под гимнастерок тельняшкам[9].
— Это он! — шепнул Лисин. — «Капитан»…
Мы с Акифьевым подошли ближе, прислушались. «Капитан» расхваливал образцовый порядок на оккупированной территории. Моряки стояли настороженные и, видимо, старались разобраться что к чему.
Акифьев с одной стороны, а я с другой подошли сзади к «капитану» и схватили его за руки.
— Вы арестованы! Оружие!
— Чего налетели? В чем дело? — зашумели моряки.
Лисин, бледный как полотно, закричал:
— Братишки! Это диверсант!
— Какой он диверсант? — заступился было за «капитана» один из моряков.
— Клевета! — заорал «капитан». — Честного командира опорочить решили!
— Руки ему опустите, — настаивал доверчивый моряк.
— А вы посмотрите, что у него в мешке, — предложил Лисин.
Двое моряков развязали вещмешок «капитана», вытряхнули. На землю вывалилась карта, парабеллум, тол… Между тем мне удалось одной рукой вынуть из кармана «капитана» немецкий пистолет. Поняв, кто перед ними, моряки заговорили по-другому:
— Ах, гад! Заливал нам тут! — вспылил и доверчивый, замахиваясь.
— Сучий сын! Я гляжу, к чему он клонит!
— Вот паразит!..
Нам едва удалось отвести самосуд. В конце концов моряки помогли довести «капитана» до оперпункта.
ЗАГОВОР НЕ СОСТОЯЛСЯ
А. Лукин
В доме сестер Лидии Лисовской и Марии Микоты по улице Легионов, 15, в котором разведчик партизанского отряда Д. Н. Медведева Н. И. Кузнецов (Пауль Зиберт) снял небольшую комнату, продолжалась обычная жизнь. Все так же вечерами гремел патефон, лилось вино, все так же ревниво косились друг на друга поклонники Лиды и Майи (так называли сестер их друзья). Одни уезжали, появлялись другие. И вот однажды к ним вошел высокий офицер лет двадцати восьми. Его редкие черные волосы разделял безукоризненный косой пробор, небольшие светлые глаза смотрели умно и настороженно.
Учтиво поклонившись, он отрекомендовался:
— Штурмбаннфюрер[10] фон Ортель.
Кузнецов, приветливо улыбаясь, пожал протянутую ему сильную руку. Этой встречи он искал давно. Штурмбаннфюрер фон Ортель был самым таинственным человеком в Ровно.
Что делает в Ровно этот внешне невозмутимый, с незаурядным умом эсэсовский офицер? В том, что он разведчик, и большой, Кузнецов не сомневался. Прежде всего, фон Ортель в свои двадцать восемь лет был явно молод для звания штурмбаннфюрера СС. Он мог получить его только за какие-то особые заслуги. В то же время фон Ортель, чувствовалось, обладал немалым опытом.
Никто не знал, где он служит и связан ли вообще с каким-нибудь учреждением в городе. Держался он абсолютно независимо. Несколько раз Кузнецов имел повод убедиться, что Ортель, не занимая вроде бы никакого официального поста, пользуется в гестапо и СД огромным влиянием. Не нуждался в деньгах. В отличие от узколобых офицеров вермахта он обладал эрудицией, остроумием. Прекрасно знал литературу, разбирался в музыке.
Нужно было разгадать этого таинственного гитлеровца, узнать его настоящее лицо, практическую деятельность, связи, намерения.
За продолжительное время работы во вражеском тылу Николай Иванович научился довольно легко и быстро разбираться в характерах своих многочисленных «друзей» — офицеров и нащупывать слабые стороны каждого. С фон Ортелем держаться нужно было предельно осторожно. Кузнецов понимал, что ничего пока не подозревающий штурмбаннфюрер не оставит без внимания ни одного неверного слова или жеста. Поэтому в отряде решили, что Николай Иванович никогда не будет пытаться заводить какую-нибудь игру с фон Ортелем, предоставив событиям развиваться своим чередом. Это была единственно правильная линия поведения, в чем, в конце концов, и убедились.
Однажды в присутствии Кузнецова фон Ортель подозвал в ресторане человека, судя по одежде, местного, заговорил с ним на чистейшем… русском языке. Разговор, довольно пустячный, длился минут десять. Ничем не выдав себя, Кузнецов внимательно слушал и поражался: заговори с ним фон Ортель, скажем, где-нибудь на улице Мамина-Сибиряка в Свердловске, он никогда не подумал бы, что это иностранец. Штурмбаннфюрер владел русским не хуже, чем Кузнецов немецким.
— Откуда вы знаете русский? — Задавая этот вопрос, первый за всю историю их знакомства, Кузнецов ничем не рисковал.
— Давно им занимаюсь, дорогой Зиберт. А вы что-нибудь поняли?
— Два-три слова. Я знаю лишь несколько десятков самых нужных фраз по военному разговорнику.
— Могу похвастаться, что говорю по-русски совершенно свободно. Имел случай не раз убедиться, что ни один Иван не отличит меня от своего компатриота. Разумеется, если на мне будет не эта форма…
Фон Ортель откровенно расхохотался, а Кузнецов покосился на серебряное шитье и прочее убранство эсэсовского мундира.
— Вы производите впечатление человека, который умеет хранить секреты, — продолжал уже серьезно фон Ортель. — Так уж и быть, признаюсь, что имел случай перед войной два года прожить в Москве.
— Чем же вы там занимались?
— О! Отнюдь не помогал большевикам строить социализм.
— Понимаю… — протянул Кузнецов, — значит, вы разведчик?
— Не старайтесь выглядеть вежливым, мой друг. Ведь про себя вы употребили другое слово: шпион. Не так ли?
В знак капитуляции Кузнецов шутливо поднял руки:
— От вас невозможно ничего утаить. Действительно, именно так я и думал. Простите, но у нас, армейцев, эта профессия не в почете.
— И зря, — ничуть не обидевшись, сказал эсэсовец. — При всем уважении к вашим крестам, могу держать пари, что причинил большевикам больший урон, чем ваша рота.
О содержании этого разговора командование отряда сочло необходимым поставить в известность Москву.
Постепенно Пауль Зиберт убедился, что фон Ортель, несмотря на кажущуюся привлекательность, человек страшный, враг хитрый, коварный, беспощадный. По-видимому, эсэсовец привязался к несколько наивному и доверчивому фронтовику, проникся к нему доверием, а потому и перестал стесняться совершенно.
Поначалу Кузнецова изумляло, с какой резкостью, убийственным сарказмом отзывался фон Ортель о руководителях германского рейха. Геббельса и Розенберга он без всякого почтения называл пустозвонами, Коха — трусом и вором, Геринга — зарвавшимся лавочником. Подслушай кто-нибудь их разговор — обоих ждала бы петля. А фон Ортель только хохотал:
