Сергей Алексеев - Сокровища Валькирии. Правда и вымысел
Тогда я выбрался, где помельче, сел на дно и стал хлебать воду пригоршнями. И чудилось, мышцы размокли, теряли упругость, позвоночник слаб и переставал держать, а потом отказали руки. Я и раньше уставал, но не до такой степени, и хватало нескольких минут, чтоб отдохнуть; тут же сидел бесформенным комом, и оттого, что пил, еще больше расплывался и раскисал с ощущением, что не засыпаю, а растворяюсь, будто соль…
***Когда я проснулся (или очнулся, хотя казалось, сознания не терял), то сразу ощутил повязку на глазах, и настолько тугую, что не мог поднять век. Руки и ноги тоже оказались чем-то стянуты, не пошевелиться, будто в пеленки завернули! И вдруг вспомнилось, да мне же всего пять лет, и еще в жизни моей ничего не было, если не считать, что очень хотел соли, и потому как ее не давали, то я заболел неизвестной болезнью. Мы лежали с дедом и умирали, но пришел Гой, дал соли, завернул в горячую шкуру красного быка, а сам ушел. Теперь вот проснулся в горнице, где-то рядом должен быть мой дед. Слышно, родители хлопочут по хозяйству, бабушка на кого-то ворчит, братья-двойняшки спят в одной зыбке и если сейчас позвать, то все прибегут, обрадуются, закричат и начнут сдирать присохшую шкуру. И будет очень больно, поэтому лучше еще немного полежать, испытывая покой, тепло и приятную ломоту в теле, все равно ведь увидят, что проснулся и придут сами.
Пожалуй, я бы опять уснул, однако услышал рядом с собой громкое чавканье, подумал, что бы это могло быть и догадался – братья жвачку жуют. Обычно матушка нажевывала пряник, завязывала в марлю и вкладывала в вечно орущие рты двойняшек. Они сразу затыкались, и дед весело говорил:
– А, зачмокали! Караси озерные!
Эти ощущения длились несколько минут, пока я не вспомнил, что напился воды и заснул в подземном озере, значит, я не в детстве, а сделал какой-то огромный круг и вернулся назад, снова оказавшись неподвижным и беспомощным.
Только сейчас от одной мысли о соли начинает тошнить, настолько она отвратительна.
Я пошевелил конечностями и обнаружил, что не только связан крепко, но еще и прикручен к кровати и вроде бы раздутая, горячая левая рука находится отдельно от туловища.
И в изголовье все чавкают, чмокают…
– Кто там? – спросил я, едва разлепив спекшиеся губы.
– Что, проснулся, доходяга? – раздался веселый стариковский голос. – Сейчас сестру кликну.
Он простучал пятками мимо меня, скрипнула дверь. Самым неожиданным показалось то, что сознание сразу же после пробуждения было чистым, ясным, без всякого «возвращения» в реальность, будто я задремал всего на несколько минут.
Если сестра, значит, больница. Но как попал сюда? Сонного принесли? Прямо из пещеры?…
– Дай воды, – попросил, когда старик вернулся.
Он приподнял мою голову, поднес стакан, – вода показалась теплой и солоноватой, как в подземном озере.
– Почему меня связали?
Старик вздохнул.
– Да ведь повязку с глаз сдергивал и капельницу не давал ставить, трубки рвал. Два градусника разбил, я вон ползал, ртуть собирал на бумажку.
– Зачем капельницу?…
– Дошел совсем, кожа да кости, а кормить нельзя, пока доктор не посмотрит и диету не определит. Вот тебе и дают питание.
Видимо, дедок давно валялся по больницам, толк в медицине знал.
– Развяжи меня, – попросил я.
– Сестра придет – развяжет, – опасливо сказал старичок. – Ты кто будешь-то? А то привезли без памяти, документов нет. Тут лагеря кругом, жулики беглые…
– Не бойся, я не жулик…
– По волосам да бороде так вроде нет. Вон как оброс, будто снежный человек. А вообще-то кто знает? Может, бегаешь давно, поймать не могут… Участковый два раз уж наведывался, ждет, когда в себя придешь.
Конечно, по правилам медики обязаны сообщать в милицию, если пациент попадает с улицы, в бессознательном состоянии и еще без документов – так называемый криминал.
– Я что, без памяти был?
– Голодный обморок, сказали, истощение.
– Когда привезли?
– Вчера под вечер. Хотели в районную отправить, да вертолета не дали.
– А сейчас что?
– Да и сейчас вечер, вот ужин принесли, а жевать-то нечем…
– Нет, месяц какой?
– Май месяц, семнадцатое число.
Ослышаться я не мог, да и дикция у старичка была хорошая. То есть, получалось, с момента, как я вошел в подземелья Урала, минуло полгода.
– Поди, со счету сбился? – что-то заподозрил он, однако ответить я не успел.
Скрипнула дверь и в палату вошла грузная, судя по шумному дыханию, женщина.
– Очнулся? Молодец! А ты что говорил, Григорьич?
– Ничего, ожил, – отчего-то залебезил старичок. – А так – доходной! Ты бы, Зоенька, ему еды какой принесла, скоро запросит.
– Какой ему еды? – возмутилась сестра, снимая капельницу. – Вон уж целую бутылку выпил, хватит пока. Как самочувствие?
– Руки и ноги затекли, – соврал я. – Вы меня развяжите.
– Развязать? – как-то неуверенно хохотнула она. – Не успел очнуться, уже развяжите. Полежи пока так.
Я сразу же представил, как она выглядит – полная, щекастая, румяная и жизнерадостная, точь-в-точь как та, что выписала нам с дедом справки о смерти.
Тут неожиданно на помощь пришел старичок:
– Чего уж связанным держать-то? Куда он уйдет? В чем душа держится…
– Ладно, Григорьич, под твою ответственность.
– Хоть бульончику-то принеси! Ему сейчас как раз будет жиденькое…
Ноги и руки распутали, но свободнее себя я не почувствовал, казалось, суставы скрипят, а движения, как у паука. Приподнялся на руках, переполз на спине и лег повыше.
– Повязку с глаз не снимай! – уходя, предупредила сестра. – Утром приедет доктор, решит, что делать. Давно у тебя светобоязнь?
– Не помню…
– А кто глаза тряпкой завязал? Геологи?
– Какие геологи?
– Которые привезли?
– Не знаю, я спал…
Она измерила мне давление, температуру, принесла жиденький бульон с тремя сухариками и компот.
– Больше пока нельзя. Приедет доктор – назначит питание.
Мне надо было бы придумать какую-то легенду, кто я, как и зачем очутился в горах, что со мной случилось, но все мысли автоматически притягивались ко времени: где я был эти полгода? В древних соляных копях или на поверхности, когда вывели оттуда? Если в больницу привезли вчера вечером, не мог же я столько пролежать без памяти! Да и где?
В общем, сочинять легенду было некогда, и участковый застал врасплох, когда явился в палату вскоре после ухода сестры – успела сообщить, что пришел в себя!
– Ну, говорить-то можешь? – Голос у него был сипловатый, простуженный, речь с явной ментовской развязаностью.
– Может! – за меня ответил старичок. – Сразу заговорил, а теперь молчит сидит…
