Эрхард Дикс - Тревожная служба. Сборник рассказов
В этот вечер я не раз стартовал таким образом и неизменно приходил первым. Таким образом мы смогли обсудить с ней почти весь учебный план преподавания родного языка в школе. Потом я проводил девушек домой, ее и подругу, очень привлекательную, симпатичную девушку, которая не чинила мне никаких помех. Я никогда не спешу в таких вещах, да и моя фрейлейн учительница тоже была не из тех, с которыми можно позволить себе спешить.
На следующее утро я встал рано, раньше всех товарищей по казарме. Любовь окрыляет — что правда, то правда. Но зато я уделил гораздо больше времени бритью.
Мы, конечно, договорились с ней о следующем свидании, и, конечно, только для того, чтобы продолжить беседу на наши профессиональные учительские темы. Инге — разрешение обращаться к ней по имени мне все же удалось получить в первый вечер — предстояло много поработать в летние экзамены, и я решил, как специалист в резерве, помочь ей.
Так мы узнали друг друга и по совместной работе, что в наши дни случается довольно редко. Она все больше нравилась мне. Правда, иногда Инге казалась немного суховатой, слишком самоуверенной и слишком категоричной в своих суждениях. Так, двум школьникам, убежавшим с урока физкультуры, она записала в дневник выговор, мотивировав это тем, что они подвели класс. И сделала это, не поговорив предварительно с ребятами, не выяснив причины их поведения. Мне показалось, что она поступила слишком строго, однако она не стала обсуждать со мной этот случай. В конечном счете мне даже несколько импонировала эта черта ее характера. Инге казалась мне не упрямой, а более последовательной и настойчивой, чем я сам.
По вечерам мы гуляли, чинно и целомудренно, а кругом буйствовал май. И мне день ото дня становилось все труднее быть благовоспитанным и чинным. Я чувствовал, что и ей тоже. Ведь она уже давно не была пятнадцатилетней девочкой, да и я по крайней мере лет десять как вышел из мальчишечьего возраста. И жители деревни уже не бросали на нас скептические взгляды, а смотрели сочувственно-дружелюбно. Они заметили то, что Инге уже знала: у меня серьезные намерения. Я был влюблен, влюблен сильно. А между тем май прошел и наступал июнь.
С каждым днем мы все больше увлекались литературой и наконец добрались до лирической поэзии. Я даже сочинил, находясь в дозоре, стихотворение, само собой разумеется, не в ущерб служебным обязанностям. А когда я получал увольнительную, мы совершали продолжительные прогулки и уходили все дальше от деревни. А мох в лесу был мягок, как правильно пишут поэты...
Однажды вечером Инге пришла на свидание печальной.
— Нам придется скоро расстаться, — сказала она.
Я подумал, что она имеет в виду каникулы: Инге хотела поехать на море, а я не смог получить отпуска. Но в этом не было ничего трагического. Пару недель я бы как-нибудь выдержал. Я сказал ей об этом и поцеловал, а она спросила:
— Когда ты был последний раз в Берлине?
— Осенью позапрошлого года, — вспомнил я.
— Я люблю Берлин. Прекрасный город! — вздохнула она.
Кто мог бы возразить ей? Ясно как день, что наш Берлин — один из самых лучших городов в мире. Я сказал ей об этом, а она ответила:
— Нужно устроить так, чтобы мы могли жить в Берлине.
— Э нет, — возразил я, — по-моему, и здесь неплохо.
— Да, но Берлин...
Я не придал тогда серьезного значения этому разговору и хвалебным гимнам в честь Берлина.
Наконец наступили летние каникулы. Дети радовались предстоящему отдыху, а Инге — поездке на море. Я, конечно, не испытывал таких восторгов по поводу своей службы, но служба есть служба, и ее нужно нести исправно.
В последний день школьных занятий я получил увольнительную. И попал в самый разгар прощания Инге с детьми. Они любили ее. Со всех сторон ей желали хорошего отдыха, отовсюду слышалось: «До скорого свидания в нашей школе!»
Потом мы пошли с ней на прогулку в наш любимый лесок. Я заметил, что Инге очень уж переживала расставание с детьми.
— Всего лишь несколько недель! — попытался я утешить се. — На море время пролетит незаметно!
В общем, мне пришлось долго успокаивать ее, хотя ей бы стоило утешать меня: ведь это я не получил отпуска.
Путь Инге на остров Рюген лежал через Берлин. Провожая ее на вокзале, я пошутил:
— Не очень-то общайся там с островитянами-отпускниками. Они людоеды, и больше всего им нравятся одинокие путешествующие девушки!
Она рассмеялась и последние минуты перед расставанием не казалась печальной.
Через четыре дня я получил первую весточку — почтовую открытку: «Доехала благополучно. Много солнца. Мне не хватает тебя. Твоя Инге». И в тот же день, когда пришло первое письмо, я случайно встретил Бергера, директора школы, где работала Инге. Тут-то и выяснилось, что она совсем ушла из школы.
Бергер, увидев меня на улице, спросил, как обстоит дело с переводом Инге в другую школу. У меня, наверное, было глупейшее выражение лица, потому что Бергер извинился и сказал:
— Я думал, вы знаете... Фрейлейн Шуберт подала заявление о переводе в Берлин... Мы очень сожалеем. Детям будет ее не хватать.
Мне не сразу удалось придать своему лицу нормальное выражение. «Когда ты был последний раз в Берлине?» — прозвучал в ушах ее вопрос, и только теперь я понял, почему она так тяжело переживала расставание с детьми. Она скрыла от меня, что приняла такое решение. Но почему? Боялась, что я не соглашусь с ней? А может, ее переезд вызван чем-то другим?..
В последующие дни я чувствовал себя прескверно. Ведь любовь не так-то легко вырвать из сердца, не так ли? И разочарование не успокоишь шуткой. Я, во всяком случае, не мог. «Она бросила меня на произвол судьбы» — эта мысль не давала мне покоя. Больше того, она бросила свой класс, хотя знала, как нужна детям, которые очень любили ее. Ну а я? Ведь и мне она нужна тоже! Так я размышлял, ожидая письма, и оно пришло и выглядело совсем безобидным.
«Мой милый Вернер! — писала Инге. — Все устроилось. Теперь я могу тебе об этом сказать. Я не хотела волновать тебя, пока вопрос был не решен. С первого сентября я буду работать в Берлине. Очень рада. Когда ты закончишь в октябре службу в армии, здесь можно найти для тебя работу. Я уже сообщила директору школы о том, что устроилась. Попытайся получить отпуск и навестить меня в Берлине. Надеюсь, ты тоже рад моему переезду, как и я. До скорой встречи. Твоя верная Инге».
А чего мне было радоваться? Из всего письма мне понравилась лишь одна фраза — последняя, но она так мало значила в сравнении с тем, что произошло. Она значила так мало еще и потому, что звучала слишком эгоистично. Какая же это верность, если Инге оставила меня на долгое время? Ну хорошо, пусть она так поступила со мной. А как же школа? Как же ее класс, ее ученики? И все же я любил ее, эту Инге, с ее тоской по большому городу, с ее поспешными эгоистичными решениями. Что в том, если ты заметил некоторые недостатки своей любимой? С ними легко смириться.
