Соколов Иванович - Мажор
Я пер вперед, твердя как заклинание:
- Скоро придем, держись, брат. Ребята нас не бросят, а там больничка, тебя подлатают, медальку какую-нибудь дадут. Будешь сестричкам хвастать, главное держись, брат.
Не знаю, сколько я прошел со своим грузом? Ребята потом чего-то прикидывали и решили, что не менее трех километров. После того, как по бандитам отработали летуны, тем, кто выжил, было не до нас. Наши парни закинули журналюг в вертушки и ломанулись за нами. То, что мы не разминулись, было маленьким чудом.
Нас нашли через два часа. Сняли с меня тело, да тело, ибо Тунгус был мертв. Мертв давно, и нес я, и разговаривал - уже с неживым человеком. Я выл, бил кулаками землю:
- Я должен был успеть, должен... - я ненавидел себя: за то, что слабак, за то, что еле переставлял ноги, за то, что падал.
- Егор, ты не мог успеть! Даже, если бы его сразу погрузили в вертушку - не довезли бы. Без вариантов. Насмотрелся я, - Рогожин тяжело вздохнул, присаживаясь на землю рядом со мной. - Если сразу на операционный стол, тогда да, а так без вариантов.
- Командир, а как его звали? - какое-то спокойствие напало на меня. Все! Кончилась истерика.
- В смысле? - на его лице было удивление.
- Ну, Тунгус - это ведь не имя. А, по-другому, как то и не знаем.
- Антон, его звали Антон.
Потом было возвращение на базу. Я угодил в госпиталь, на неделю, оказывается, был ранен - в руку. По касательной, почти царапина, но эскулапы залютовали и заперли меня. Подозреваю, не обошлось без отцов командиров, да и верно, крыша у меня подтекала конкретно, еще завалил бы какого - "бородатого". А так хоть успокоился немного. Но вот жалость во мне умерла. Совсем.
Забирая меня от эскулапов на стареньком, видавшим виды уазике, старший лейтенант Рогожин пытался выяснить мое душевное состояние:
- Как себя чувствуешь, Егор? - рулит, время от времени, посматривая на меня.
- Да нормально, товарищ старший лейтенант! - вздыхаю. - Я сразу себя чувствовал нормально. Рана-то тьфу, кусок кожи содрало!
- С мясом, Егор, с мясом!
- Ой, да сколько там этого мяса-то было? - и тут решаюсь. - Это ведь вы меня в больницу законопатили?
- Так, сержант, что за базары? Ты был ранен, вот и лечился!..
- Товарищ старший лейтенант, ну что вы меня за дурака-то держите? Что я не понимаю... Вы боялись, что я кого-нибудь шлепну?
Молчит, смотрит на дорогу, потом повернувшись ко мне говорит:
- А ты уверен, что не стрельнул бы какого-нибудь, - крутит в воздухе пальцем, - скажем так "не русского".
Вздыхаю и, отвернувшись к окну, признаюсь:
- Нет, не уверен! Когда Тунгус погиб... я, наверное, не сдержался бы. Увидел бы какую-нибудь бородатую харю... или пристрелил бы, или зарезал...
- Вот! А ты говоришь! - и потеплевшим голосом. - Я понимаю тебя... но ты солдат, Егор... и дай бог, чтоб это была последняя потеря! Но надеяться на это не стоит... Знаешь, сколько у меня было таких потерь? Только я командир и не могу раскисать, потому что, на мне ответственность за тех, кто жив! - молчит, смотрит на дорогу и молчит, думая о своем.
- Говорят... потом привыкаешь, становишься равнодушней?
- Нет! Каждый раз как в первый... Каждого помню... - лицо командира меняется и из уголка глаза бежит слеза. - Нельзя привыкнуть к смерти... своих ребят! Может, это про врагов сказано? Тут заморачиваться не надо... Сделал работу и пошел себе дальше...
Сморгнув слезу, какое-то время молчит:
- Ты как? Не пристрелишь кого-нибудь? - с надеждой смотрит на меня.
- Все нормально, командир, не подведу... Переболел, смирился, теперь не кинусь... Но и жалости во мне не осталось... Я не подведу! - и, помолчав, добавляю. - На мне ведь ответственность за ребят, что живы...
Рогожин улыбается:
- А как парни тебя ждут! Барана у местных выменяли, шашлык маринуют... Помнишь коньяк, который вы с Тунгусом сперли у начштаба?
- Помню! - непроизвольно губы расползаются в улыбке. - Мы тогда решили вам свою крутость показать! Ну, Тунгус и предложил...
- Тунгус? А я думал твоя идея!
- Нет, Тунгуса! Очень он хотел вас удивить, вы же для него как бог были...
Оплетка на руле жалобно заскрипела, когда командир стиснул побелевшими, от напряжения, руками руль.
- Я знаю... - и, помолчав, вдруг грустно улыбнулся, - она у меня до сих пор лежит. На дембель вам подарить хотел... Теперь помянем Ваньку и Антона...
Тихий, весенний вечер: горит костер, тлеют угли в мангале, разносится дразнящий аромат томящегося над углями мяса... Ребята: сидят вокруг костра, старший прапорщик Иванов: колдует возле мангала. Рогожин разлил по стаканам бутылку коньяка. Вышло совсем по чуть-чуть, что такое пол литра на десять человек... Встал и, прокашлявшись, начал:
- Все знают происхождение этой бутылки? - парни грустно улыбаются, конечно, эту историю знают все. Ведь нашу добычу рубали всем коллективом! Командир качает головой: - Эх, не так она должна была быть распита... - и, поперхнувшись, севшим голосом продолжил, - Егор, Саня может вы, скажете?
- А можно я спою? - неожиданно предложил Саня. - Песня тут родилась...
- Я не против, песня это хорошо...
Сашке подали гитару, проведя пальцем по струнам, он начал:
- Простите если не слишком складно - уж как смог...
У могильной плиты, на потертой скамье, Грустный парень сидит и вздыхает. Он почти что седой, хоть и сам молодой Слезы скорби с лица вытирает. Что ты плачешь пацан молодой, Или кто-то близкий, родной под могильной землей? Мать любимая или отец, Дорогая сестра или брат сорванец? Да! Ответил боец молодой, Близкий, родной человек под холодной землей. Я его никогда не любил, Он и в детстве всегда меня бил, Но пришлося нам вместе служить, На не нужной войне рядом быть. Он и здесь меня задирал, А потом между мною и смертью он встал. В этот проклятый день, в бой мы рядом пошли, Автоматы в руках, тяжкий груз на душе. Грохот взрывов и посвисты пуль, Это наша судьба и с нее не свернуть. Грохот взрывов и посвисты пуль, Это наша судьба и с нее не свернуть. Сквозь прицел меня враг отыскал, И свинцовую смерть в грудь мне послал. Он увидел ее и собой заслонил, Жертву крови за жизнь заплатил. Он увидел ее и собой заслонил, Жертву крови за жизнь заплатил. У меня на руках умирал, Лишь одно я ему повторял: Я тебя никогда не любил. Помнишь в детстве всегда меня бил? Но пришлося нам вместе служить, На не нужной войне рядом быть. Ты и здесь меня задирал, А теперь между мною и смертью ты встал. Ты и здесь меня задирал, А теперь между мною и смертью ты встал.
Голос становится тише и с последним аккордом замолкает. Проведя последний раз по струнам, Саня упирается лбом в гитару и молчит. А может тихонько плачет? Не знаю... Я вытер набежавшие слезы и посмотрел по сторонам... Кому соринка в глаз попала, кто что-то рассматривает на земле, низко опустив голову...
