Тайны прииска Суцзуктэ (СИ) - Тангаев Игорь Александрович

Игорь Тангаев

Тайны прииска Суцзуктэ

ПРОЛОГ

Возможно, я так никогда бы и не взялся за перо, или, точнее, не сел бы за компьютер, чтобы поведать людям о приключениях, свидетелем и непосредственным участником которых мне волею судьбы пришлось стать более полувека назад, если бы не один рекламный ролик, который я увидел по телевизору.

Однажды вечером телевидение города Бишкек, где я в то время жил, рассказывало об американской компании «Моррисон и Кнудсен», получившей лицензию на разработку золоторудного месторождения Джеруй в Таласской области Кыргызской республики. В ряду прочих проектов, осуществляемых компанией в разных странах, упоминалось также о том, что она производит разработку золотого месторождения в Монголии. При этом на экране в течение нескольких секунд промелькнули кадры, невольно привлекшие мое внимание — я увидел неширокую долину, окруженную лесистыми сопками. Очертания долины, по которой струилась небольшая речка, а рядом с ней змеилась дорога, показались мне знакомыми. К сожалению, видение было настолько коротким, что я не успел рассмотреть подробностей.

Рекламный ролик, как и полагается, прокручивали несколько раз, и в очередной выход в эфир я уже с нетерпением ожидал повторения этого сюжета.

Просмотрев его еще пару раз, я окончательно убедился в том, что ошибки быть не может — это, несомненно, вид на долину (падь) ручья Суцзуктэ, снятый приблизительно с той же точки, с которой я сделал ее фотоснимок в 1958 году. Подтверждением этой догадки послужила фотография из альбома, относящаяся к периоду моего пребывания в этой стране. Сердце мое учащенно забилось и в памяти невольно стали возникать давно забытые картины и события, развернувшиеся в этих живописных местах полвека назад. Признаюсь, и прежде у меня неоднократно возникало желание описать все, что произошло со мной в те далекие годы, но неуверенность в своих творческих способностях мешала осуществлению этой мысли. И только теперь, на склоне лет и под впечатлением оживших воспоминаний, я решился изложить на бумаге романтическую историю событий, невольным свидетелем и активным участником которых мне довелось стать по роду своей профессиональной деятельности. Однако прежде чем перейти к их изложению, следует рассказать о том, как я оказался в этих местах.

В 1953 году я окончил Казахский горно-металлургический институт по специальности «Разработка месторождений полезных ископаемых» и получил направление Министерства цветной металлургии СССР на Буурдинский свинцово-цинковый комбинат, расположенный менее чем в ста километрах к востоку от столицы Киргизии г. Фрунзе. На новом высокогорном карьере я начал свою трудовую деятельность в скромной должности горного мастера. Через год я уже работал начальником смены. Предприятие было новым, располагалось в живописной местности в предгорьях Киргизского Ала-Тоо на высоте свыше 2 тысяч метров и было оснащено новейшей по тем временам горнодобывающей техникой. Три года я проработал в этой должности и в средине 1956 года был назначен главным инженером рудника.

Карьера моя развивалась вполне успешно, заработки были большими, я обзавелся семьей и хорошей квартирой и имел все основания полагать, что начало моего жизненного и производственного пути складывается как нельзя лучше. Однако в молодые годы трудно довольствоваться достигнутым, хочется чего-то нового и еще неизведанного. Осуществлению этой подспудной мечты помогла телеграмма, пришедшая в адрес отдела кадров комбината из родного Министерства с предложением найти кандидатуру для поездки в Монгольскую Народную Республику по линии оказания технической помощи ее развивающейся горной промышленности. Как сказал поэт, «Им овладело беспокойство, охота к перемене мест — весьма мучительное свойство, немногих добровольный крест». Таким добровольцем из состава инженерно-технических работников комбината оказался я один. Вопреки увещеваниям старших товарищей, убеждавших меня в том, что отныне я числюсь в номенклатурном списке министерства с вытекающими отсюда возможностями карьерного роста, я продолжал стоять на своём.

В результате в марте 1957 года на мое имя пришла правительственная телеграмма с предписанием срочного выезда в Москву для дальнейшего следования в МНР. Еще в период оформления выездного дела было определено, что там я буду работать на вольфрамовом руднике Бурун-Цогто в качестве его технического руководителя. Однако по приезде в Москву я был обескуражен известием о том, что этот рудник в ближайшее время закрывается, а взамен мне предложили новое место назначения — Геологическое управление при Совете министров МНР, которое испытывает острую нужду в квалифицированных горных инженерах. Естественно, я был возмущен вопиющей некомпетентностью министерских чиновников, не владеющих ситуацией в подведомственных предприятиях за рубежом, но у меня не было иного выбора — как говорят, мосты сожжены, и отступать было некуда.

Я вынужден был согласиться. Однако мое настроение накануне отъезда ощутимо испортилось — вместо стабильной и обустроенной жизни на руднике меня наверняка ожидают разъезды по геологическим партиям или, того хуже, работа в какой-либо из отдаленных стационарных партий. Это не совсем то, к чему я успел привыкнуть за четыре года работы на руднике.

На семейном совете мы решили с женой не брать туда нашу двухлетнюю дочь, а оставить у ее родителей в Туле, тем более что они с восторгом согласились взять на воспитание свою первую внучку. Надо ли говорить о том, что расставание с ребенком на два года, а именно таким был срок нашего пребывания там по контракту, оказалось для нас тяжким испытанием. С нелегким сердцем мы сели в прямой вагон Москва — Улан-Батор и покатили в неизвестность.

К исходу седьмых суток мы впервые пересекли государственную границу и вскоре оказались в просторной котловине у подножия священной горы Богдо-Ула, на лесистых склонах которой, согласно преданию, прятался от врагов молодой Чингисхан. В 1957 году город «Красного богатыря» Улан-Батор произвел на нас не очень приятное впечатление. Широкие пыльные улицы, высокие серые заборы из врытых в землю лиственничных бревен, низкорослые кривоногие монголы и монголки, одинаково одетые в разноцветные халаты-«дэль» и фетровые европейские шляпы, китайцы и китаянки в синей униформе, мягких кепочках и матерчатых тапочках с толстой белой подошвой, ободранные тушки собак под заборами, семейная парочка, непринужденно отправлявшая естественные надобности у забора под прикрытием своих длиннополых одежд — все это несколько шокировало нас. После Фрунзе, заслуженно носившего титул города-сада, почти полное отсутствие в Улан-Баторе зеленых насаждений угнетало.

ГЛАВА I. ГРП № 255

Сразу же после прибытия в столицу я пошел в Управление, получил ордер на комнату в небольшом городке советских специалистов, аванс в 300 тугриков на первый случай и направление на работу в 255-ю стационарную партию, расположенную «всего» в 300 километрах к югу от города. Судя по карте, место, куда мне предстояло ехать, находилось в Восточно-Гобийском аймаке. Сбылись мои самые худшие ожидания — мне предстояло начинать свою жизнь и работу чуть ли не в сердце знаменитой пустыни Гоби, о «прелестях» которой я знал из школьного учебника географии и описаний путешествий Пржевальского, Обручева и Ефремова, прочитанных ранее.

Неопределенность информации об условиях жизни в этой партии вынудила меня пойти еще на одну жертву — я решил ехать туда один, оставив жену до времени в городе.

В средине апреля на двух грузовиках ЗИЛ-130, нагруженных под завязку различным разведочным оборудованием, материалами и продуктами, мы выехали к месту назначения. Мы — это два советских водителя Иван Панасюк и Иван Кожевин, молодой геолог из Свердловска Геннадий Сединкин и я. Вывернув с территории Управления на широченную и неприглядную улицу Сталина, окаймленную по сторонам высокими деревянными заборами, за которыми во множестве ютились монгольские юрты и китайские фанзы, мы взяли курс на юг, преодолели мост через бурливую, неширокую речку Тола с чистейшей прозрачной водой и сразу же очутились на беспредельной, слегка всхолмленной равнине, по которой в разных направлениях разбегались сотни слегка наезженных автомобильных колей и основательно протоптанных за века караванных верблюжьих троп.