Борис Дедюхин - Тяжелый круг
— Ну, ты вот что, Зяблик, ты меня на «понял» не бери! — Олег еле сдерживал бешенство. — Я всегда знал, что тотошка ваша — жалкая шайка подонков, людей низких и бесчестных, но не думал я, что вы еще и тупари такие вдобавок.
— Почему это — «тупари»? — вовсе без обиды даже заинтересовался Зяблик.
— А потому: «Амиров и не чухнется…» Ты будто только на свет народился, не знаешь, что за порядки у нас на ипподроме. Не только Амиров, но все — директор, главный зоотехник, начальник испытаний, все-все «чухнутся».
— А ты, Николаев, оказывается, трусоват! — разозлился-таки, не совладал с собой Зяблик.
— Да, конечно, я боюсь за свою честь, это тебе терять нечего, но я не об этом сейчас. Я уверен, что если буду на Гранате собирать подковы, то судейская коллегия отменит скачку за фальшпейс. Мне ничего не будет, потому что ты меня хлыстом будешь удерживать, а вас с Какикавой после этого на пушечный выстрел к ипподрому не пустят. Ну, я уж и не говорю о том, что никакого навара вы в кассе не получите, последние гроши там оставите… Много вас, кстати?
— Нет, пятеро всего, — машинально проговорился Зяблик, но тут же засуетился: — Нет, ты, того, Олег… давай обсудим. Давай тогда вот как поступим, — и он начал составлять новый план скачки.
Николаев не дослушал его до конца, — единственное, что мог себе он сейчас позволить, связанный легкомысленно данным Анне Павловне словом, так это злобу сорвать:
— Пошел ты!.. А то я сам, без тебя, не знаю, как проигрывать!
Коль обрек он себя на добровольный проигрыш, так надо хотя бы жалким в той скачке не выглядеть — засидеться и две тысячи метров глотать пыль: надо проиграть достойно, профессионально. А именно вот как: выстрелить со старта, затем развить неоправданно высокую скорость, а когда Гранат притупеет и придет в хвосте, обвинить во всем тренера: мол, что это за лучший сын Анилина, полдистанции прошел и кончился; мол, я класс хотел показать, но лошадь оказалась не готовой! Амирову крыть будет нечем.
Как надумал, так и поступил.
Он задал темп скачки и вовлек в борьбу всех лошадей. Гранат, верно, притупел, а вместе с ним обезножили и все остальные сильные лошади. Только Одолень Милашевского, которого никто уж давно в расчет не брал и на котором скакал конмальчик Сережка Бочкалов, прыгал себе в хвосте, прыгал, а потом увлекся борьбой и двинулся вперед. Одного обогнал, второго, третьего… Что за чудеса? Однако видит Сережка — силы у лошади еще есть, послал Одоленя в борьбу и обошел всех резвачей.
Оглушенный, не различая ничего вокруг себя, ворвался Бочкалов в паддок, в мозгу раскаленная мысль: «Выиграл, победил!» А высказать ее страшно, спросил:
— Так мне что же, взвешиваться, что ли, идти?
— Да, да! — велит Зяблик очень взволнованно: он еще надеется на чудо — однажды Бочкалов вот так же нечаянно пришел первым, но был лишен приза из-за того, что недоставало семьсот граммов веса, видно, впопыхах выронил из седла свинцовые пластинки.
Упования Зяблика не сбылись: вес был правильным.
Судья-информатор забыл выключить микрофон, и о его личных сомнениях узнал весь ипподром:
— Это как же так? Это же невероятно! Одолень… У него ведь давно ноги оторваны…
А Милашевский прыгал, орал в исступлении:
— Мой Одолень! Мой Одолень! — Слезы радости текли по его лицу.
— Умом тронулся. И что было бы с тобой, Милашевский, если бы Одолень твой каким-нибудь чудом Дерби выиграл? — с издевкой, а Милашевскому показалось, что с намеком, спросил Амиров.
Милашевский ответил без раздумья:
— Не было бы ничего хорошего!
Он много раз задумывался над тем, презирал бы он сам себя в душе, если бы в итоге того сговора его Одолень под Сашкиным седлом выиграл Дерби, а потом делал бы круг почета под музыку духового оркестра, шум трибун, щелканье затворов фотоаппаратов и стрекот кинокамер — не сморгнул бы, не смутился бы он тогда, зная всю незаслуженность триумфа? Ответ был одинаков: нет, выше сил пройти через это! То есть внешне не так и сложно все выдержать, не выдать своего внутреннего состояния, но не в этом дело. Дело в том, что потом он непременно погиб бы как личность, как тренер, — до той поры он верил в себя, в свои способности и конечную свою победу, а если бы Одолень стал липовым дербистом, то это означало бы признание Милашевским своего бессилия.
5
Победа Одоленя спутала все карты играющих, тотошка была посрамлена, однако в еще более неутешном горе оказалась Анна Павловна. Сам того не желая, Олег наказал всех, а все деньги положил в карман неизвестно кто, скорее всего какой-нибудь новичок — впервые попробовавший рискнуть курортник. Так думала Анна Павловна, так говорил обескураженный Зяблик, но, как потом, много позже, выяснилось, билет с одной-единственной выигрышной комбинацией взял в кассе Саша Милашевский. Он взял этот билет вовсе не потому, что испытывал к Одоленю особую приверженность — просто он предусмотрел решительно все варианты и был бы в выигрыше при любом победителе. Свою долю получил Богомаз, принесший Саше драгоценнейшее сказанное Олегом словцо «загнать раньше времени». Деньги в кассе получал Главбух, четвертым пайщиком был некий Демагог, который работал раньше на ипподроме трактористом, но был уволен за нечистоплотные делишки.
Возле судейской Олег встретил Анну Павловну. Злополучие, отняв у нее надежду разбогатеть, вызвало прилив раскаяния:
— Олежек, послушайте. Я уже в прошлый раз говорила о том, что глубоко сознаю свой поступок, но вот видите, как получается: каялась лиса, да снова заговелась. Но теперь-то уж все, только вы не держите на меня обиды.
— Да полноте, Анна Павловна, что вы, — растроганно ответил Олег. — Это ведь все для меня семечки, у меня ведь есть высшая цель жизни.
— Большой Пардубицкий?
— Это план-минимум. А цель жизни моей — международный стипль-чез в США, в штате Южная Каролина. В Кэмдене, не знаете? Ну-у! Чтобы получить право в этих соревнованиях участвовать, надо внести взнос в двести пятьдесят долларов и оплатить транспортировку своей лошади. Правда, жокеев — звезд первой величины — американцы приглашают за свой счет. В этом весь фокус: быть туда приглашенным — вот мой план-максимум, после этого можно даже умереть!
Анна Павловна слушала внимательно, но не утихшая еще скорбь мешала ей прочувствовать и понять высоту Олеговых помыслов, она была еще во власти нынешних ипподромных сует.
— Послушайте, Олежек, это я понимаю и ценю, это великолепно, но как сегодня? Вам сегодня ничего не будет за то, что вы упустили этот самый критериум, или приз Сравнения, как тут его называют?
