Алексей Ливеровский - Охотничье братство

На опушку вышел Илья. Ну и вид — шапка и плечи белые, на выпущенных сверх голенищ брюках бугрятся черные наледи. Заметил мой взгляд, улыбнулся:

— Даже в карманах снег. Промахнулся?

— Ага. Дурацкий случай. Дуплет твой?

— Мой. Стрелял по какой-то бешеной тени в густом. Видать, она нажала — он и намылился. Слышишь гон?

— На грани слуха. Давай чай пить.

— Это можно. Далеко угнала. Отстает сильно. Не удивительно: он верхом — она впровал.

— Впровал не впровал — все равно трудно.

Желтоватый огонек в снежной ложбинке придал уют случайному месту у старой сушины.

Солнце чуть поднялось над вершинками берез — и все равно день разгорелся. На опушке цветущая яблоня с красными плодами; томно посвистывая, в заснеженных ветках копошились снегири. Высоко над нашими головами по голубизне пролетела стайка косачей. Илья проводил их взглядом, сказал с восхищением:

— Красивые кавалеры, во фраках, только фалды закручены.

Я возился с костром, заваркой чая и раскладывал на куске пластиката еду. Ильюша ножом соскабливал с брюк пласты грязного льда. Приговаривал:

— Ну и проклятое же место! Болотина, ивняк, а на островках еловая поросль — не продраться. Думалось, вот сейчас на медвежью берлогу напорюсь. Говорят, летом все вокруг деревни шастал. Не слышно Дольки — пожалуй, все, не вернет. Вот спасибо — к месту чаек, не обожгись… — Ильюша неожиданно рассмеялся: — Про медведя вспомнил. Вернулся сменщик с Карельского перешейка. Был у знакомых егерей в Сосновском хозяйстве. Там новый начальник — отставной полковник. В охоте делает вид, что понимает, а так старательный, порядок любит. Доложили ему, что в хозяйство пришел медведь, держится в одном месте, яму вырыл, мох таскает. Начальник сказал: «Ясно, наметил берлогу». Скомандовал: «Подвезти стройматериалы!» Пригнали самосвал бревен, досок, веток — свалили у ямы. Медведь ушел.

По дороге, заглушив все лесные звуки, прошел трактор. Не успели мы выпить по второму стакану чая, как услышали далекий-далекий гон, и тут же в Изонье загремел многоголосый собачий хор.

— Так, — сказал Илья, — в деревню вогнала. Как от дворняг отделается? Бросит?

— Едва ли. Сами отстанут. Больше не будешь пить?

— Хватит… Смотри, смотри!

На дороге, в двух выстрелах от нас, замелькали черные кончики ушей — и вот он, заяц! Желтоватый на фоне чистого снега обочины, он мчался по накатанному следу трактора. Два раза посидел, слушая, скинулся у одинокой большой березы и покатил чистым полем к речке. Скоро показалась Долька. С полным, уже чуть хрипловатым голосом, поблескивая на солнце пегими боками, она уверенно гнала и свернула, не пропустив скидки. За ней появился лохматый черный пес. Выбежал из леса, покрутился у придорожного столба и повернул домой в деревню. Гон быстро уходил со слуха.

— Ну, как тебе моя Долька?

Илья минуты не задумался, поднял большой палец:

— Когда придет, подними за хвост и поцелуй в торец. — Добавил: — Надо, Леша, снимать, запорем выжловку. Четвертый час по трудной тропе…

— Сказать легче, чем сделать.

— Дай рог.

— Бесполезно. Надо идти за ней. Может быть, на сколе поймаем.

Мастер трубить Ильюша — чистый высокий звук полетел над полем к дальнему лесу и повторился в ближнем.

Не торопясь пошли тонным следом. Один раз я испугался: след подвел к речке — на льду темное пятно. Заяц проскочил, под выжловкой лед обломился: текущая вода, битый лед. Выскочила! — на той стороне след двойной.

С трудом по поваленному дереву перебрались на другой берег и разом услышали голос Дольки. Мы стояли на бугре над разбежистой долиной, на ней лохматые древесно-земляные валы. Мелиорация. Там гон, туда дорожка. Илья пошел по ней, я — в обход. Вижу, прямо на него бежит заяц. Илья целится, стреляет, кричит:

— Дошел!

Подхожу. Илья отжимает на колене небольшого беляка с коричневым пятном на голове. Поздравляю. Илья недоволен:

— Сколько раз собирался, как ты, — сначала крикнуть, потом стрелять. Никак не получается.

Смеюсь:

— Жадность.

— Какой там — просто, как говорит наша бабка, терпления нет. Ни я, ни жена зайца не едим. Гляди, белячишка не тот, не гонный — как гончатники называют, чумовой.

— Похоже. Точно, смотри куда гон пошел — на старое место. Дьявол! Опять через речку!

Снова мы в проклятом болотном березняке, становимся на тропах, пробитых до листвы или льда. Гон идет на малых кругах, непрерывный, настойчивый. В голосе Дольки мне чудится новое: то ли победные нотки, то ли вопль отчаяния. И так час за часом и без пользы.

Вечерняя зорька позеленила снега на закатной стороне. Мы вышли из леса на дорогу. Далеко впереди выбрался с поля и пересек дорогу зеленоватый заяц. Мы побежали туда наперехват собаки, стали по сторонам следа. Скупо подавая хриплый, похожий на кашель голос, пришла Долька. Не вышла на твердое, легла в рыхлом снегу кювета. У меня екнуло сердце. На что была похожа собака! Черные ноги и грудь, даже на ушах примерзли шлепки болотной грязи. На спине у гона клок шерсти дыбом. Не встает.

— Придется нести, — сказал Илья.

— Подожди — думаю, отлежится.

В избе жарко, и это очень хорошо: сидим в исподнем, на ногах валенки — от двери по полу тянет холодок. Все верхнее распихано по горячим местам у подтопка. На плите закипает картошка. Блаженствуем, сидя за столом в предвкушении ужина. У печки на коврике просыхает и отдыхает Долька. Во сне дергается и попискивает. Она там еще, в лесу. И мы там же, разговаривать поэтому легко — не надо много слов.

Илья:

— Совсем рядом; вижу кусты пылят — не успел. И она за ним близко.

Я:

— Подхожу — черное пятно, и вода течет. Подумал — конец.

— И я испугался.

Помолчали, и дальше такой же разорванный разговор.

Илья:

— Зайца много. Шумовые были. Не переменила. Такая и не переменит, ни боже мой! И знаешь…

С подоконника звучно потекла на пол струя воды: оттаивает на стеклах наледь. Звонко заплескала на красную плиту кастрюля с картошкой. Ильюша снял крышку, вернулся, продолжил:

— Знаешь, если бы не снег, она бы его сгоняла. Это факт. Бывает?

— Бывает, не часто. Если прибылой. Старый после долгого гона прячется в завал, под бревна, в деревню, в дома, из куч хвороста за уши вынимал.

— Частенько путают. Отберут словленного, хвастают — «согнал» или «согнала». Отличить просто: подними согнанного за задние лапы — он, как флаг на ветру, не гнется. Знаешь?

— Знаю, проверял.

— Удивительная выжловка. Вязкость и чутье смертельные… И все равно, не сердись, Алеша, я бы ее в племя не пустил — слабый голос, а это основа. Потеряли мы голоса! Ой, как вспомнишь — рев и музыка!