Виктор Балашов - Живи, ирбис!

— Иди ко мне, ирбис! Пожалуйста! Иди, хороший…

Луч солнца прорвался в клетку, засверкал, заискрился в соломенной подстилке. Барс вздрогнул, будто пронизанный электрическим током, поднялся и, держа на весу больную лапу, заковылял навстречу солнцу.

Прежде чем выбраться наружу, он несколько мгновений простоял, позолоченный солнцем, на пороге клетки, упиваясь благоуханьем лета. Кончик хвоста его оживленно задергался, худое тело напружинилось, словно перед прыжком, в потухших глазах снова зарделся живой огонек.

По-кошачьи мягко барс соскользнул на землю, присел, молниеносно и зорко оглянувшись во все стороны. Потом метнулся через двор, одним прыжком взлетел на пирамиду бревен, приваленных к забору, еще раз оглянулся и плавно, не перевалился, а словно бы перетёк через забор в заросли барбариса.

С минуту его вовсе не было видно, и только забравшись на чердачную лесенку, Диля заметила уже далеко, на противоположном склоне горы, его золотистое тело, то угасавшее в тени, то пламенно попыхивающее на солнце. Прихрамывая, барс поднимался все выше и выше, будто его неудержимо влекло к себе чистое свеченье снегов на вершинах.

— Прощай! — крикнула Диля. — Живи, ирбис!

Она так увлеклась, что даже не заметила, когда подъехал Шакир. Не слезая с седла, он также, прищурясь, смотрел вслед удалявшемуся барсу.

— А ведь выживет, пожалуй, шайтан! — проворчал он. — Не соврал чертов лекарь…

ПОВЕСТЬ О РЫЖИХ НЕПОСЕДАХ

Трое крохотных зверюшек, если они пищат беспрерывно вторые сутки, хоть кого выгонят из квартиры.

В тот ветреный, не по-весеннему холодный вечер я долго бродил вокруг дачного поселка. И почти на каждой тропинке, ведущей в лес, встречали меня необычные воззвания.

«Белок убивать нельзя!»

«Не убивайте белок! Сейчас у них дети».

Написаны призывы детской рукой. Каждая буква старательно обведена цветными карандашами. Тетрадные листки в косую линейку белели на заборах, флажками щелкали на кустах орешника или прижимаемые ветром плотно облегали морщинистые стволы сосен.

Мне нетрудно догадаться, кто развесил эти листки. Вчера на глазах у моих юных друзей — Илюши и Николая — погибла наша белка. Какой-то праздношатающийся оболтус подстрелил ее просто так, ради забавы: ведь в эту пору белки линяют, и шкурки их не имеют никакой цены. Горе-охотник еще пытался отстаивать свое право убивать.

— «Где написано, что белок в лесу стрелять нельзя? — орал он, наступая на мальчишек. — Покажите, где это написано!»

Теперь ему, как говорится, крыть нечем: категорические призывы развешены повсюду… Только нашей белочки им уже не вернуть. Не помогут они и ее осиротевшим детенышам, что пищат сейчас у меня под столом в картонной коробке из-под ботинок.

Илюша с Николаем принесли мне их вчера в фуражке.

— Вот… Не едят ничего. Может, у вас получится…

У Илюшки глаза на мокром месте, не глаза — голубые озера. Николай же, как всегда, выдерживал характер, не плакал, только вздыхал порывисто, да желвачки вздувались на скулах. Левое ухо у него подозрительно вспухло — то ли ушибся, когда на дерево за бельчатами лазил, то ли стычка с охотником не одним разговором завершилась.

Бельчат на воспитание приносят нам не каждый день, и вид у меня, наверно, был немножко растерянный, потому что Николай укоризненно заметил:

— Все мы ведь виноваты — приучили свою белку людей не бояться. Вот она и подпустила того… с ружьем.

Что верно, то верно — гулять мы зачастую отправлялись втроем и белку в лесу приручали тоже все трое. Поначалу она дичилась нас, пряталась в густой хвое, сердито цокала на незваных гостей и даже швырялась сверху еловыми шишками. Потом все же привыкла, стала охотно подбирать гостинцы, которые мы оставляли для нее под деревом. Может быть, она и от охотника ждала кедровых орешков и подсолнухов?

В последнее время у рыженькой непоседы хлопот было по горло: из сучьев и мха ладила гнездо для будущего потомства. А недавно в развилке сосны мы услышали писк новорожденных. В тот же день мои юннаты завели «Дневник наблюдений». И кто знает, сколько важных открытий могло бы быть в нем увековечено, если б не этот шальной выстрел.

Вначале мы попытались переложить обязанности кормилицы на кошку. Разыскали в поселке такую, у которой котята недавно вывелись, уговорили ее хозяйку. Кормящая кошка усыновит кого угодно, будь то даже медвежонок, лишь бы от него котятами пахло. А вот котятам вовсе не понравилось, что их старательно перемешивают с лесными дикарями, и они отчаянным писком призывали родительницу на помощь. Грузная, тигровой окраски мама-кошка орала в сенях до хрипоты, драла когтями обивку на двери. Потом вдруг умолкла и вскоре пожаловала к нам через открытую форточку.

В два прыжка оказалась мамаша возле своих детенышей… Нет, ее не проведешь! Кошка внезапно ощетинилась, заурчала и, схватив за шиворот одного бельчонка, поволокла его под кровать. Николай на четвереньках — за ней, и под кроватью началась жуткая возня.

Я поспешил изъять двух оставшихся бельчат из кошачьего семейства. Скоро вылез запыхавшийся и пыльный Николай. Он подал мне третьего. В том месте, где кошка укусила бельчонка за шкурку, выступила капелька крови.

Итак, рыжие подкидыши снова водворились в моей комнате и пуще прежнего надрывались жалобным писком. Все сложные обязанности мамы-белки ложились отныне на меня.

Прежде всего, я отправился к соседям за молоком. Ради исключительного случая козу подоили вне расписания, и я принес домой полстакана теплого парного молока. Но самое трудное только еще начиналось.

Лакать из блюдечка бельчата отказались сразу же и наотрез. Уж как только я ни ухищрялся! Мазал им губы молоком, приспосабливал для кормления бумажный кулечек, тыкал их мордочками в блюдце. Бельчата чихали, фыркали, корчились от удушья, но не проглотили ни капли. Тогда я взял одного бельчонка, перевернул его на спинку и стал пипеткой закапывать молоко в ротик. Не помогло! Зверек бился у меня в руках так отчаянно, будто его собирались отравить, кашлял, захлебывался, извивался.

Во время этой канительной процедуры каждый из бельчат успел искупаться в блюдце. Мокрые, они мелко дрожали от холода. Пришлось снимать с них молоко промокашкой и сушить каждого в отдельности над электрической плиткой.

Высушенных бельчат я пустил погулять по одеялу в надежде, что после моциона у них появится аппетит. Вид у сирот был самый жалкий. Шерстка, рыженькая на боках и белая на брюшке была еще короткой и редкой. Хвостики не толще карандаша, ничего похожего на роскошные пышные хвосты их взрослых сородичей. Глаза большие, выпуклые, но невыразительные и мутные, как болотная водица.