Виктор Балашов - Живи, ирбис!

— А что нужно? — оживился Шакир. — Лекарства купить? Пожалуйста! — Он с готовностью похлопал себя по карману. — Вам приплатить за услуги? Говорите, сколько!

— Мне ничего не надо! — сердито отмахнулся доктор. — И лекарство, какое нужно нашему больному, за деньги не купишь.

— Что ж это за штука? — усомнился Шакир. — За деньги все можно достать!

— Кроме, разве, свободы, — возразил доктор.

— То-есть… Что вы предлагаете?

— Предлагаю единственное, что может спасти этого прекрасного зверя. Выпустить его на свободу. Да, только так! Я не оговорился: вернуть ему свободу. Возродится у него жажда жизни, барс и сам сумеет вылечиться в горах. Там вся природная аптека в его распоряжении. Разыщет нужные травы. Потребуется, и гнойник вскроет себе сам. Клыками. И массаж языком сделает. И ванну охлаждающую — в горном ручье… Главное, чтобы жить ему снова захотелось. Без этого желанья ничто ему не поможет.

— Ну, уж это дудки! — возмутился Шакир. — Сами полазьте-ка за ним целый месяц по горам, изловите, свяжите, в дороге с ним помучайтесь, а потом отпускайте к аллаху! Чужим-то добром легко распоряжаться.

— По-вашему, пусть лучше сдохнет?

— Пусть дохнет! — Шакир нацелился грязным каблуком в голову барса. — У, образина упрямая! Пристрелю завтра. Утром же прикончу! Дадут тридцатку за шкуру, все-таки не совсем задарма валандался в ним!

Доктор придвинулся к решетке, как бы готовясь защищать больного зверя.

— Стрелять его не имеете права! Разрешение давалось вам на отлов, не на отстрел. Отстрел барсов давно уже запрещен, вы знаете. — Рассыпавшаяся у него в руках, так и не прикуренная сигарета полетела наземь. — А выпустите зверя, барана я вам оплачу, тридцать рублей вышлю из своей зарплаты. С собой только нет денег, — сказал доктор. — Можете вы мне поверить до получки?

— Пошли вы со своей тридцаткой! — Шакир размашисто зашагал к крыльцу. — Привез, называется, лекаря! На свою шею.

Варе тотчас перестал рычать, упал на живот и закрыл в изнеможении глаза.

— Значит, он все-таки умрет? — испуганно спросила Диля у доктора. — Обязательно умрет?

Ответить доктор не успел: из дома, так и не сняв свой дорожный плащ, выбежал, топоча по крыльцу сапогами, Шакир и стал отвязывать Комуза. Усталый конь вскинул понуро склоненную голову и попятился от сердитого хозяина.

— К Ибрагиму съезжу! — крикнул Шакир Диляре. — Покормишь тут лекаря. И лошадь его тоже.

Ибрагим, кузнец из ближнего кишлака, отливал для Шакира жаканы — свинцовые пули, годные хоть и против медведя. Не за тем ли отправился к нему Шакир сейчас? А, может быть, просто не хотел ночевать под одной крышей с доктором? Как бы то ни было, к ночи он не вернулся.

В черные окна стучался ветер, заставляя вздрагивать и вытягиваться лоскуток пламени в керосиновой лампе. Диля угощала доктора крепким зеленым чаем с диким медом и слушала его рассказы про бароов. Как ни странно, доктор знал о них даже больше, чем Шакир. Так, например, Диля впервые узнала от доктора, что барсы полезны. Оказывается, добычей их становятся чаще всего больные, малоподвижные козероги, которые могли бы заразить все стадо.

— Как знать, — говорил доктор, — возможно, и туры в горах стали редкостью не только из-за пули охотников, но также и оттого, что перевели барсов. Зоологи опасаются, как бы этот красивейший из хищников скоро вовсе не исчез с лица земли.

Во сне Диля снова увидела горы. Светились на неприступных вершинах снега, звенели в мягких лугах хрустально-прозрачные ручьи, а плывущие в небе облака были огромны и причудливы, как материки. По склону горы, чуть прихрамывая, поднимался барс и вынюхивал в зарослях арчевника спасительные для него чудодейственные травы.

Проснулась Диля на рассвете. Доктор уже собирался в путь. Диля проводила гостя до ручья и долго смотрела вслед и махала рукой, когда всадник оборачивался.

Впервые за долгие дни ненастья над горами расцветала оранжевая заря, а в лесу несмело перекликались совсем было умолкнувшие птицы.

Барс не повернул головы, даже не повел глазом, когда Диля приблизилась к решетке. Отрешенно, будто уже из другого мира, смотрел он, как над горами, сбросившими наконец мрачную чадру облаков, разливается ласковый свет зари, как синие туманы всплывают, лениво клубясь, из долины и текут вверх, затопляя леса на склонах. Барс даже не шевельнулся, когда взошло долгожданное солнце, и лучи его зажгли холодный пожар снегов на вершинах, и каждую каплю росы обратили в сверкающий алмаз.

Все это вершилось в мире, уже чуждом для барса, в мире, с которым он скоро должен был расстаться навсегда.

— Ты уже и солнышку не радуешься, ирбис? — печально спросила Диля. Она заметила — ночью барс не притронулся даже к воде в поилке.

— Что же мне с тобой делать, ирбис?

Диля задумалась, опершись на решетку и чувствуя, как мертвящий холод металла ползет от руки к самому сердцу. Потом торопливо, словно боялась, что не хватит решимости, принялась раскручивать ржавую проволоку на засове клетки… Теперь, если поднатужиться, можно отодвинуть вбок массивную дверь. Сердце пичужкой забилось в груди, когда заскрипел ржавый железный полоз. Из клетки дохнуло сырой затхлостью хлева. На землю вместе с соломой выпал клок длинной золотистой шерсти.

Диля отпрянула, не сомневаясь, что барс тотчас воспользуется лазейкой… Но тот даже не обернулся. По-прежнему безучастно смотрел он на разлинованные решеткой синие, со снеговой каймою горы, на перья розовых облаков в чистейшем, отмытом до сверкающей голубизны небе. Смотрел и не шевелился.

— Иди же, ирбис! — негромко поторопила Диля. — Ты свободен!

Барс лишь недовольно прижал уши. Он хотел, чтобы в последний сон его проводили привычные и отрадные звуки: ровный шелестящий шум далекого водопада, бульканье говорливого ручья, что скакал по каменистому ложу прямо за оградой, воркованье лесного голубя на ближнем дереве.

— Скорей же, ирбис! — забеспокоилась Диля. — Не то вернется Шакир…

Барс не шевельнулся. Юркий воробей влетел в открытую клетку, поклевал что-то в соломе и вылетел с жизнерадостным чириканьем. Диле показалось, где-то вдалеке, за поворотом, цокнули по камню конские копыта.

— Послушай, ирбис… Ну, посмотри же на меня!

Она просунула руку меж прутьями решетки и, помедлив, положила-ее на широкую шелковистую лапу. Барс всколыхнулся всем поим большим телом, удивленно посмотрел на тонкую детскую ручонку, потянулся к ней мордой. Диля вся напряглась, чтобы превозмочь страх и не отдернуть ладошку. Но барс лишь обнюхал ее пальцы, лизнул их сухим горячим языком. Это доброе прикосновенье окончательно растрогало Дилю. Уже безо всякой опаски она доотка-иа оттолкнула дверцу клетки и позвала, протягивая к пленнику руки.