Владимир Бабенко - Лягушка на стене
Леонид Степанович вместе с другими советскими зоологами сбежал во время антракта. Они пошли к гостинице через городской парк. Днем он казался безжизненным, сейчас же был полон звуков. Кто-то передвигался в кронах деревьев, царапал когтями кору, шуршал в кустах, хрюкал, чавкал, повизгивал и что-то грыз. Днем животные этого осколка тропического леса отсиживались в укрытиях — дуплах, норах и древесных расщелинах, зато ночью жизнь здесь била ключом: одни гибли, другие отъедались.
Многочисленные влюбленные парочки, у которых тоже проявилась ночная активность, занимались только друг другом, абсолютно не обращая внимания ни на таких же соседей, ни на проходящих мимо советских специалистов.
Вечером улицы города были относительно тихими. Леонид Степанович вспомнил, что, когда вьетнамцы вели его к театру, днем здесь было многолюдно и стоял невообразимый грохот: жестянщики, мастерские которых располагались прямо на улице, гнули железо, медь и латунь и клепали какие-то тазы, корыта и кувшины. Рядом невозмутимый водитель сломавшегося грузовика, вероятно утомившись чинить свою машину, подвесил под ней гамак и решил соснуть часок в теньке. В белоснежных блузках, юбках и брючках, легких туфельках, изящно, будто они и родились в седле, проезжали на мотороллерах юные вьетнамки. Вся их женственность пропадала, когда они, покинув свои транспортные средства, ковыляли ужасной гиббонообразной походкой к какому-нибудь торговцу. Проехал велосипед, со всех сторон плотно завешанный бамбуковыми клетками с крякающими утками и невидимым развозчиком живого товара внутри.
В мясном ряду орнитолог обратил внимание на редкий для советских рынков товар: опаленных, начисто лишенных шерсти, копченых и натертых желтовато-оранжевыми специями с оскалившимися белозубыми пастями тушек собак.
Леонид Степанович задержался в ряду, где торговали дикими животными. Большинство из них предлагалось для внутреннего употребления. Исключение, пожалуй, составляли полуобезьяны лори, попугаи, говорящие скворцы и ткачики. Других, не столь способных и красивых животных, ожидала та же участь, что уток, кур и собак.
В качестве лекарственных снадобий продавались змеи и ящерицы. Леонид Степанович неосторожно попросил одну очень пожилую вьетнамку, сидящую на корточках, показать, что шевелится в лежащем рядом с ней мешке. Старушка развязала его и стала шарить внутри рукой, да так долго, что Леониду Степановичу даже захотелось помочь ей. Наконец торговка вывернула мешок, и на землю вывалилась довольно приличная змея, которая оказалась рассерженной коброй, тут же принявшей боевую стойку. Леонид Степанович, его гиды и соседи старушки по «Охотному ряду» разом подались в стороны.
На прощанье покидавший рынок советский натуралист в полнокровной сточной канаве обнаружил никем не продаваемых роскошных тропических рыбок макроподов, по окраске, по стати и по размерам выгодно отличавшихся от аквариумных выродков, которыми под тем же названием торговали на Птичьем рынке в Москве.
Трубка прогорела, и орнитолог, откинув полог, встал, оделся и, спугнув с подоконника двух розовато-серых юрких гекконов, быстро пробежавших по стене, вытряхнул третьего из чашки. Леонид Степанович взял полотенце, полиэтиленовый мешочек с мылом, зубной пастой и щеткой и вышел во двор биологического стационара советской Академии наук, расположенного в тропической деревне Индо-Малайской области.
Несмотря на ранний утренний час, у родника местная красавица соседка уже совершала омовение. Леонид Степанович с удовольствием наблюдал за этим до того момента, пока та не начала чистить зубы. В стране, где все было в дефиците, зубная паста считалась необоснованной роскошью. Поэтому красотка, взяв большой кусок зеленого хозяйственного мыла, густо намылила им зубную щетку и, пуская пузыри, приступила к утренней гигиенической процедуре. Сердце орнитолога дрогнуло. Он подошел к вьетнамке, приветствовавшей его ослепительной пенной улыбкой, и протянул ей свой тюбик с зубной пастой.
Вскоре после этой встречи у источника Леонид Степанович позавтракал. Процесс еды для орнитолога являл собою большее, чем просто прием пищи, — он был почти культовым действом. В этом, как и в науке, Леонид Степанович был очень разборчив, требователен и щепетилен. Это касалось и сервировки стола, и происхождения и качества продуктов. Леонид Степанович был настолько корректен, что даже хлеб брал вилкой.
Позавтракав, Леонид Степанович облачился в костюм, наиболее подходящий для тропических лесов: кеды, майку-безрукавку и хлопчатобумажные тренировочные штаны, взял свое любимое охотничье ружье — ржавую одностволку двадцатого калибра — и неторопливо побрел в джунгли.
Мужчины этой деревушки, расположенной недалеко от камбоджийской границы, провожали Леонида Степановича насмешливыми взглядами: в этой деревне даже у десятилетнего пацана была китайская или французская винтовка. В хижинах же уважающих себя охотников висели американские М-16 или советские АК-47.
Леонид Степанович специально покинул лагерь пораньше, планируя провести в лесу целый день. Ходили слухи, что как раз сегодня стационар должен был посетить курсировавший где-то по Вьетнаму один из руководителей института зоологии, по совместительству — заядлый охотник. А приезд начальства, как помнил из недавнего спектакля Леонид Степанович, всегда связан с суетой, которую он, как восточный человек, очень не любил.
На краю леса в зеленых неподвижных сумерках он увидел какое-то движение и направился туда. Шел лет термитов. Касты рабочих насекомых и солдат всю свою жизнь проводили под землей, в темноте, строя там галереи, добывая корм, ухаживая за царицей и защищая семью от врагов. Раз в году молодые крылатые самцы и самки в массе появлялись на поверхности и устремлялись в брачный полет. Это и посчастливилось увидеть Леониду Степановичу. В утреннем тропическом лесу на несколько минут выросла колеблющаяся мерцающая желтоватая колонна полутора метров шириной и в десяток метров высотой, «построенная» из тел роящихся термитов.
Медленный прямолинейный полет, огромная концентрация насекомых и их полная беззащитность (крылатые самцы и самки, в отличие от солдат, не имели мощных челюстей) вызывали судорожное оживление среди пернатых. В сумерках вокруг дарового угощения носились еще не спрятавшиеся ночные козодои и уже проснувшиеся стрижи, широкороты, дронго и черные длиннохвостые кукушки. Все они, ловко порхая, хватали термитов.
Обильный корм привлек и птиц, совершенно не приспособленных к ловле насекомых налету. Появилась пара крупных птиц-носорогов. Каждой удалось схватить лишь по одному насекомому. После этого птица начинала долго и трудно маневрировать, с явным усилием разворачивая свое массивное тело, стараясь одновременно и не врезаться в дерево, и побыстрее вернуться к рою. Сквозь шелестящий полупрозрачный столб взлетевших насекомых проносились быстрые, но такие же маломаневренные черные скворцы — священные майны, привыкшие собирать корм на земле или на ветвях деревьев. Им, как и птицам-носорогам, удавалось схватить всего несколько термитов, прежде чем шевелящаяся колонна осела. Оставшиеся в живых насекомые навечно скрывались в своих подземных жилищах.
