Уильям Хиллен - Черная река. Тоа-Тхаль-Кас
В тридцатые годы леса наводнила армия безработных, и весь край до сих пор усеян остатками их лачуг. Эти люди браконьерствовали, где только могли, особенно на индейских участках, которые поближе. По мере истребления пушных зверей росли сложности и учащались столкновения между белыми и индейцами. Вследствие этого управление по делам индейцев позаботилось о регистрации всех индейских охотничьих участков. Позднее управление даже перекупило для индейцев некоторые участки у белых владельцев.
Через несколько лет охотничьи сводки превратились в ералаш. От индейцев ежегодной перерегистрации не требовали, в разрешении на отстрел и ловлю они не нуждались, и сообщать, сколько зверей они добыли за год, им было ни к чему. Эти поблажки в конечном счете обратились против самих же индейцев и против любых охранительных мер, обеспечивающих воспроизводство пушных ресурсов. Вдобавок некоторые индейцы переходили из одного клана в другой или меняли имя: Алексис Лонг Джонни мог превратиться в Лонга Джона Алексиса. Узнать, где ставит канканы тот или иной индеец, можно было только у него самого или у его вождя. Некоторые индейцы, злоупотребляя своим, как им казалось, выгодным положением, сначала свели под корень легко идущий в руки дорогой мех, а потом жаловались, что им достались бедные участки. Кое-какие участки действительно были опустошены за предыдущие годы. Среди скупщиков меха попадались понимавшие необходимость охраны фауны и такие оказывали существенную помощь, но большинство не упускало ни единой незаконной поживы. Бюрократизм, исторически унаследованные права, непрерывный отлов производителей как законными охотниками, так и браконьерами — все это приводило к полнейшему хаосу.
В начале пятидесятых годов рынок «дикого» меха значительно сократился из-за развития синтетики и пушных звероферм. Но зато выросли государственные пособия, и индейцы смогли существовать на эти деньги. Времена, когда тому, кто не работает, грозил голод, прошли. В конце концов и индейцы, и белые почти прекратили отлов пушных зверей, и их поголовье опять выросло. Многие коренные жители отошли от своего традиционного промысла. Цены на мех диких животных остались сравнительно низкими, но звероловство продолжало быть неплохим источником побочного приработка, затрачиваемое на него время вполне окупалось. Среди молодого поколения многие не научены обрабатывать сырые шкуры как следует, и поэтому за добычу они получают не по высшей ставке. Теперь немало охотничьих участков, где поголовье пушного зверя снова достигло естественного предела для данных природных условий.
«Копить» пушнину в природе невозможно. Если на животных никто не охотится, их численность какое-то время растет, пока не исчерпаются возможности среды обитания, но в конечном счете этот рост подрывает самые основы жизни вида. Начинаются потери поголовья и, хуже того, избыток взрослых особей, раздоры и беспорядок, а в итоге — недорослый, низкосортный и малочисленный молодняк, намного хуже того, который получается, когда звероловы снимают свою ежегодную долю, побуждая звериное сообщество к постоянному воспроизводству. Особенно явно этому процессу подвержены бобры, ондатра и белка.
Чтобы заметить в поведении животных странности, надо знать, какова норма. Когда вид диких животных живет в тревоге и междоусобной борьбе, это неизбежно нарушает равновесие в сообществе. Большинство видов проявляет естественную агрессивность к своим собратьям в какое-то время года, при повышенной же плотности поголовья эти агрессивные тенденции становятся особенно заметными и повсеместными. Бросается в глаза и какое-то слепое безразличие к опасности. Вообще по всему их поведению чувствуется, что звери «выбиты из колеи».
В Британской Колумбии имеются богатые возможности добычи первоклассного меха, но рынок определяется модой, а за модой, как известно любой моднице, трудно угнаться. По мне, так нет ничего лучше бобровой шубки с серебристым отливом, но стоит измениться стилю прически и платья, и в моду вполне могут войти длинношерстные меха таких зверей, как лиса, койот, волк, рысь или скунс [19]. Норка [20] нынче считается молодежным мехом. Женщины постарше носят «соболя», как скорняки называют нашего пекана — свирепого зверька раза в три покрупнее куницы [21]. Пекан убивает дикобраза мигом, так что тот его и кольнуть не успевает, и рыскает по кронам деревьев за белками — своей главной добычей. Особенно ценится темный мех самок, которые примерно вдвое меньше самцов. Что касается куницы, то она вполовину меньше норки. В наших краях куницы обычно темно-коричневые с рыжим пятном под подбородком. Попадаются и зверьки красивого рыжего оттенка с белым пятном, а также серебристо-серые, шоколадные, почти черные или смешанной расцветки. Эти опрятные животные — лютые враги мышей. Их очень легко приручать. Одна куница вселилась ко мне в лесную избушку, вернее, я к ней вселился. Так или иначе через несколько дней она без особого приглашения являлась к обеду и смело вскарабкивалась ко мне на плечо.
В Назко хорошо побывать весной, в так называемый «шаманский сезон», когда здесь особенно живописно и ощущается атмосфера праздника. К Полу съезжаются индейцы из Бэцэко, Клускуса, Улькатчо и множества других мелких резерваций со всего обширного края, в воздухе стоит едкий запах сырых шкур. Гости приезжают и с Алексис-Крик, и из Редстоуна, и с озера Анахим, и в фактории становится людно и весело.
Индеец карьер и чилкотин — шутник в маске простака. С невиннейшим выражением он подшутит над белым, заставит того попасть впросак, а потом будет хвастаться, как превзошел белого смекалкой и знанием жизни. Уже первые белые, путешествовавшие в наших краях, отмечали эту черту здешних индейцев. Сегодня одна из любимых забав — подшутить над скупщиком шкур Полом. Индейцы по натуре общительны, и мы забываем, какая трудная жизнь у большинства из них, сколь мизерны их земные богатства. Всякому, кто сюда приезжает, индейцы обязательно дают прозвище, иногда лестное, иногда не очень, но всегда такое откровенное и меткое, что от него не отвяжешься. Тому, кто прибыл из более цивилизованных мест, к здешним нравам удается привыкнуть не сразу.
Моя первая поездка в глушь пришлась на начало ноября. Погода стояла хорошая, солнечная, хотя термометр почти каждый день показывал ниже нуля. Прошло несколько снегопадов, лужи на дороге к Назко замерзли, и проехать машиной было можно. На выбеленном бревенчатом здании фактории Пола развевался флаг, а рядом, у коновязи, стояла груда растрепанных индейских лошадок. Через час станет темно и холодно. Отопление в машине отказало, и я решил зайти в факторию, а заодно и познакомиться с хозяевами. За прошедшие восемь часов я не встретил ни души, не считая лосей, и был не прочь почесать языком.
