Евгений Рудашевский - Здравствуй, брат мой Бзоу
Апацха была кухней, но в ней также и спали. Валера помнил, как его в детские годы оставляли на ночь возле придавленного поленом огня. В душном доме разрешалось спать только зимой. Помнил он и долгие столы — на них тесными горками выкладывали мамалыгу; ели её пальцами — с аджикой, копчёными сыром и телятиной. Тогда, в довоенные годы, тарелки были редким, порой — излишним предметом. Сейчас в апацхе Кагуа спала лишь баба Тина. Она говорила, что в стенах комнаты её посещают головные боли, а сны не разлетаются по странам.
Апацха хороша вечером, когда с гор спускается прохлада. Сквозь плетёные стены дует студёный воздух, а спереди, от костра, ширится жар. И приятны разговоры, закуска — вкусна, а вино, поднятое из глубоких апхалов[9], не пьянит, но ублажает.
— Ну… я встречал в море дельфинов. Что ни говори, их много тут, — рассказывал Батал Абидж, друг Валеры. — Случалось, трогал их, да. Было всякое. А…. — мужчина поднял вилку; нахмурился, позабыв, о чём именно хотел сказать; потом вскрикнул: — А! Это… Было даже однажды, что видели дельфиниху с дельфинёнком. Мёртвым. Она его всё носом носила. Подталкивала к воде, отпускала. Ну он тонул. Так она снова подхватывала, тащила к воздуху. Дура думала, что он ещё задышит, а он мёртвый был. Мы неделю ходили в ту бухту. Под Кындыгой. Так она три дня с ним плавала. Уж не знаю, спала или в ночь тоже с младенцем носилась, но… Тело его мягким стало, вот-вот разложится, а она всё к воздуху толкает, глупая. Может, бросила это дело, может ещё что, мы потом её не видели.
— Да… — качнул головой Саша Джантым, в этот вечер также гостивший в апацхе Кагуа. — Всякое случается.
— Я одного не понимаю, — промолвила баба Тина. — Неужели ему больше нечем заняться? Должна быть у него семья, дети. Это ладно я, старуха, скоро девяносто лет, едва хожу и всё время ворчу…
— Баба Тина! — разом заговорили Саша, Батал и Даут.
— Ну а этому что? Молодой! Плавал бы, рыбу ловил!
— А чего ему ловить, когда вон, ребята кормят, — улыбнулся Саша; взглянул на молчавшего Амзу, потом добавил: — Ладно, не обижайся. Я знаю — много не даёте.
— Может он, как и мы — сети поставит, да плавает потом? — пошутил Даут.
— Дома у него нет. Значит, крышу чинить не надо.
— Курятника нет; кур кормить не случается.
— Так ведь и пацхи нет — готовить незачем!
— Слушай, хорошо живётся человеку! — вскрикнула баба Тина, рассмеявшись. — А так: это подай, то сделай, там заколоти, а тут — плавай себе.
Ещё долго говорили о дельфине, о его малых заботах. Каждый старался рассказать что-то интересное о диковинном жителе моря — что видел, что слышал сам, и что видели или слышали другие. Только Амза молчал. Изредка кивал, если к нему обращались, а так — уныло макал в соус кукурузные лепёшки. Грустил оттого, что подобные слова казались напрасными. В них не было настоящей жизни. Амза знал, что говорить так можно всю ночь, а потом следующую, и — до старости. Отвлекаясь от чужих речей, он думал о Бзоу: где тот плавал, с кем играл, о чём думал. Наверняка, афалина в ответ размышлял о своём диковинном друге-человеке. Юноше захотелось сейчас же отправиться на лодке в море, однако он знал, что ему не разрешат.
Бася и Местан ждали у входа в апацху; нюхали и присматривались — не угостит ли кто-нибудь курочкой. В сумерках было видно, как прямой осанкой сидит кот, как подле него лежит пёс.
Лето сгустило зелень, раскрасило обочину и логи. Зацвела фейхоа. Амза подолгу рассматривал её цветки: каждый лепесток казался малой белоснежной люлькой с розовым одеяльцем; в центре, между лепестков, собрались длинные красные столбики с жёлтыми комочками на концах.
Появились и медовые ароматы, и такие, что несли горечь. Прочая трава пахла арбузами, иногда — грибами. Долгим вниманием можно было угадать другие запахи, но чаще пахло морем.
Солнце окрепло, и теперь в полдень сельчане отдыхали в тени.
Ветер-чабан гнал по небу своих могучих белоснежных овец; те перекатывались, густели, иногда превращались в табун спокойных лошадей.
Амза сидел на лавке возле «Дельфина» — пансионата для рабочих рыбзавода. Простым рыбакам туда ходу не было, ведь ни числились за рыбколхозом и связи с заводом не имели. Руководили здесь грузины.
— Чего грустишь? — К Амзе подошёл старик Ахра Абидж. — Да ещё один. В твоём возрасте мужчине нужно бегать с друзьями, да поглядывать на девушек! Издалека.
— Здравствуйте…
— Ну?
— Не могу не грустить. Мне скоро восемнадцать.
— А… — старик присел рядышком; приставил к забору кизиловую трость; скрутил папиросу; закурил — воздух исказился чёрствым вкусом дыма. — В армию, значит, не хочешь.
— Да, — вздохнул Амза; затем, помолчав, добавил: — Вы не подумайте, я не боюсь. Все служили, и я буду! Даже если б мне предложили отказаться, я бы сам пошёл! Отец войну воевал; Даут служил — о Чите рассказывал…
— Когда служил Даут, были другие годы, — заметил Ахра Абидж.
— Не хочу оставлять дом, семью…
— И дельфина, — промолвил старик.
— Да. Вы считаете, это глупо?
— Нет, отчего же? Твой Бзоу, наверное, хороший друг. По крайней мере, он молчит! — Ахра Абидж тихо рассмеялся, показав тёмные зубы; от глаз его разошлись плотные морщины. Он провёл костяшкой указательного пальца по седым усам и добавил: — Значит, и глупых вопросов не задаёт.
— Это точно.
— И никогда не обидит. Уж поверь. Ему можешь довериться. Человек обманет, потому что у него слишком много слов. Человек умеет себя оправдывать и часто сам уговаривает себя на плохое. А звери просты: коли скалится, то и укусит, а нет, так будет добр. Если б люди меньше говорили, то и зла, поверь, было бы меньше.
— Страшно его оставлять…
— Боишься, что уплывет?
— Да… Ведь меня не будет три года! — Амза вскинул правую руку; качнул головой. — И друзьям-то я скажу, матери объясню, а ему? Как ему сказать, что я уезжаю, что так… положено. Что у людей нельзя жить там, где хочешь. Три года…
Амза не посмел рассказать о страхе за жизнь Бзоу. Юноша опасался, что дельфин опять выплывет на берег, но теперь его не успеют спасти. Да и кто будет его спасать? Что если рядом окажется Мзауч? Уж он-то обрадуется…
— Быть может, как вернусь, его не будет. Ещё четыре месяца…
— Так чего сидеть, плакаться? — вскрикнул Ахра Абидж. — Иди! Уверен, он обрадуется твоему приходу! Веселись, пока можешь; потом, как придёт время, и тосковать будешь!
Амза рассмеялся:
— Вы не беспокойтесь, я здесь — так, просто присел. Мы через полчаса пойдём рыбачить, так что скоро… Пока тут подожду.
— Ну, раз у тебя есть свободная минута, то пошли со мной. Нечего сиднем сидеть и грустить. Старик что ли? Вот мне такое можно и бабке твоей, а тебе — запрет! Вставай. Кое-чему научу; заодно поможешь; там нужно быстро делать, а я всю быстроту ещё в пятидесятые потерял.
