О всех созданиях - больших и малых - Джеймс Хэрриот

За следующие три недели Уэсли Бинкс преобразился самым волшебным образом. У него уже была прочная репутация заядлого бездельника, теперь же он стал образцом трудолюбия и усердия — разносил газеты по утрам, вскапывал огороды, помогал гуртовщикам гнать скот на рынок. Но, вероятно, только я знал, что делает он все это ради Принца.

Каждые два-три дня он являлся со щенком на прием и платил с щепетильной точностью. Разумеется, я брал с него чисто символическую сумму, но все остальные его деньги тоже уходили на Принца — на свежее мясо, молоко и сухарики.

— Принц сегодня выглядит настоящим щеголем, — сказал я, когда Уэс пришел в очередной раз. — А, да ты купил ему новый ошейник с поводком?

Мальчик застенчиво кивнул и напряженно посмотрел на меня:

— Ему лучше?

— Не лучше и не хуже, Уэс. Такая уж это болезнь — тянется и тянется без особых перемен.

— А когда… Вы это заметите?

Я задумался. Может быть, ему станет легче, если он поймет настоящее положение вещей.

— Видишь ли, дело обстоит так: Принц поправится, если ему удастся избежать нервных осложнений.

— А это что?

— Припадки, паралич и еще хорея — когда мышцы сами дергаются.

— Ну а если они начнутся?

— Тогда худо. Но ведь осложнения бывают не всегда. — Я попытался ободряюще улыбнуться. — И у Принца есть одно преимущество: он полукровка. У собак смешанных пород есть такая штука — гибридная стойкость, которая помогает им бороться с болезнями. Он же ест неплохо и не куксится, верно?

— Ага!

— Ну так будем продолжать. Сейчас я сделаю ему еще одну инъекцию.

Мальчик вернулся через три дня, и по его лицу я догадался, что ему не терпится сообщить замечательную новость.

— Принцу куда лучше! Глаза и нос у него совсем сухие, а ест, что твоя лошадь! — Он даже задыхался от волнения.

Я поднял щенка на стол. Да, действительно, он выглядел намного лучше, и я постарался поддержать ликующий тон.

— Просто замечательно, Уэс! — сказал я, а мозг мне сверлила тревожная мысль: если начнет развиваться нервная форма, то именно сейчас, когда собака как будто пошла на поправку. Я отогнал ее. — Ну, раз так, вам можно больше сюда не ходить, но внимательно следи за ним и, чуть заметишь что-нибудь необычное, сразу же веди его ко мне.

Маленький оборвыш сиял от восторга. Он буквально приплясывал в коридоре, а я до глубины души надеялся, что больше его и Принца не увижу.

Это произошло в пятницу вечером, а в понедельник вся история уже отодвинулась в прошлое, в категорию приятных воспоминаний. Но тут в приемную вошел Уэс, ведя на поводке Принца. Я сидел за письменным столом и заполнял ежедневник.

— Что случилось, Уэс? — спросил я, поднимая голову.

— Его дергает.

Я не пошел с ним в смотровую, а тут же сел на пол и стал вглядываться в щенка. Сначала я ничего не обнаружил, но потом заметил, что голова у него чуть-чуть подрагивает. Я положил ладонь ему между ушами и выждал. Да, вот оно: очень легкое, но непрерывное подергивание височных мышц, которого я так опасался.

— Боюсь, у него хорея, Уэс, — сказал я.

— А это что?

— Помнишь, я тебе говорил. Иногда ее называют пляской Святого Витта. Я надеялся, что она у него не начнется.

Мальчик неожиданно стал очень маленьким, очень беззащитным. Он стоял понурившись и вертел в пальцах новый поводок. Заговорить ему было так трудно, что он даже закрыл глаза.

— Он что, умрет?

— Иногда собаки выздоравливают от хореи, Уэс. — Но я не сказал ему, что сам видел только один такой случай. — У меня есть таблетки, которые могут ему помочь. Сейчас я тебе их дам.

Я отсыпал ему горсть таблеток с мышьяком, которые давал той единственной вылеченной мною собаке. Я даже не был уверен, что ей помогли именно они. Но никакого другого средства все равно не было. Следующие две недели хорея у Принца протекала точно по учебнику. Все, чего я так боялся, происходило с беспощадной последовательностью. Подергивание распространилось с головы на конечности, потом при ходьбе он начал вилять задом.

Уэсли чуть ли не каждый день приводил его ко мне, и я что-то делал, одновременно стараясь показать, что положение безнадежно. Но мальчик упрямо не отступал. Он с еще большей энергией разносил газеты, брался за любую работу и обязательно мне платил, хотя я не хотел брать денег. Потом он пришел один.

— Принца я не привел, — пробормотал он. — Он ходить не может. Вы бы не съездили посмотреть его?

Мы сели в машину. Было воскресенье, и, как всегда, к трем часам улицы обезлюдели. Уэс провел меня через мощенный булыжником двор и открыл дверь. В нос ударил душный запах. Сельский ветеринар быстро отучается от брезгливости, и все-таки меня затошнило. Миссис Бинкс, неряшливая толстуха в каком-то бесформенном балахоне, с сигаретой во рту читала журнал, положив его на кухонном столе между грудами грязных тарелок, и только тряхнула папильотками, когда мы вошли.

На кушетке под окном храпел ее муж, от которого разило пивом. Раковину, тоже заваленную грязной посудой, покрывал какой-то отвратительный зеленый налет. На полу валялись газеты, одежда и разный непонятный хлам, и над всем этим в полную мощь гремело радио.

Чистой и новой здесь была только собачья корзинка в углу. Я прошел туда и нагнулся над щенком. Принц бессильно вытянулся, его исхудавшее тело непрерывно дергалось. Ввалившиеся глаза, вновь залитые гноем, безучастно смотрели прямо перед собой.

— Уэс, — сказал я, — его лучше усыпить.

Он ничего не ответил, а ревущее радио заглушило мои слова, когда я попытался объяснить. Я повернулся к его матери.

— Вы не могли бы выключить радио?

Она кивнула сыну, он подошел к приемнику и повернул ручку. В наступившей тишине я сказал Уэсли:

— Поверь мне, ничего другого не остается. Нельзя же допустить, чтобы он вот так мучился, пока не умрет.

Мальчик даже не посмотрел на меня, его взгляд был устремлен на щенка. Потом он поднес руку к лицу, и я услышал тихий шепот:

— Ладно…

Я побежал в машину за нембуталом.

— Не бойся, ему совсем не будет больно, — сказал я, наполняя шприц. И действительно, щенок только глубоко вздохнул. Потом он вытянулся, и роковая дрожь утихла навсегда. Я положил шприц в карман.

— Я его заберу, Уэс?

Он поглядел на меня непонимающими глазами, но тут вмешалась его мать:

— Забирайте, забирайте его! Я с самого начала не хотела эту дрянь в дом пускать! — И она снова погрузилась в свой