Артур Гайе - Сафари
Но что труднее всего давалось Хатако — это ладить с теми из носильщиков, кто был не миема, смотреть на них как на товарищей, а не как на естественных врагов и добычу. Вот это никак не могло уложиться в голове дикаря, знавшего до сих пор по отношению к другим только беспощадное утверждение своего собственного «я» и своего племени. Всякий чужой был врагом, должен был им быть, потому что он не ел человеческого мяса и презирал миема за людоедство. На каждую обиду, каждое насмешливое или вызывающее слово, даже только на отказ исполнить просьбу у него до сих пор был только один ответ — удар ножом. И было правом и обязанностью каждого миема употреблять в пищу мясо убитого. Дремучий лес с недостатком дичи и с климатом, смертоносным для домашних животных, не мог ее дать. То, что у его предков было необходимостью, для него осталось неодолимым влечением, которое он никогда не мог окончательно подавить. Бурлившая в нем дикость не раз колебала почву, дававшую ему возможность общения с другими людьми, и вовлекала не в одну кровавую схватку. Только значительно позже в нем выработался надежный заслон против этой дикости, самым неистребимым наследием которой было людоедство.
В первое время работа поглощала все силы Хатако. Его хозяин уже несколько лет находился в пути. В ходе своих скитаний он выменял у доверчивых туземцев верхнего Конго за соль, за ничего не стоящие игрушки и блестящую мишуру большое количество тяжелой и драгоценной слоновой кости. Теперь же его тянуло к давно оставленному комфорту родного дома у Альберт-Ниянца.
Однообразными, утомительными дневными переходами шел караван к востоку. Изо дня в день серо-зеленые удушающие стены дремучего леса тянулись по обе стороны дороги, пока, наконец, не появились признаки приближения к границе леса.
Поверхность земли стала незаметно, но неизменно повышаться; реки и ручьи все стремительнее катились к долинам, образуя пороги и стремнины, и, наконец, низвергались с высоких скал.
Тут и там с холмов открывался вид на окружающую местность. Видно было как бесконечные равнины леса переходили в холмы, подобные прибою морских волн.
И, наконец, настал час, о котором везде побывавшие люди сафари часто рассказывали недоверчивому Хатако, — это когда они вошли в страну, покрытую не лесом, а травой. Его взгляд с удивлением блуждал по волнующейся поверхности и ее бесконечным далям. Солнечный свет заливал их с утра до вечера, свободно и мощно бушевали над ними ветры. И почти так же быстро, как они, мчались по равнине люди на удивительных высоконогих зверях. Они жили в больших и просторных домах, построенных только из травы, в которых жило в пять или десять раз больше людей, чем там, на родине Хатако. На их полях росли маис и просо, которые он до сих пор знал только как съедобную крупу, и они держали больших зверей с большими рогами, дающих молоко. Каждый день перехода уводил его дальше в сияющую даль и приносил с собой новые и удивительные открытия.
Все удлиняя и ускоряя переходы, двигались они по землям Мангбалла и Мангбатту. Здесь царили могущественные черные короли. Они жили в обширных палатах с высокими сводчатыми пальмовыми крышами. Их окружали тысячи воинов, сверкающих богатым медным вооружением, а толпы рабов лежали перед ними в прахе. Пытливый взгляд Хатако заметил, что здесь тоже человечьи черепа висели на деревенских заборах. Он знал этот обычай еще на родине и хорошо понимал его значение без объяснений своих товарищей.
Торговца слоновой костью знали все эти племена, но он нигде не останавливался, то и дело подгоняя караван то суровыми словами, то обещаниями. Местность становилась все возвышеннее, и под конец перед ними выросли голубые горы. Им приходилось подниматься, обливаясь потом, по извилистым горным тропинкам. Дикие холодные ветры со свистом проносились по ущельям и леденили детей дремучего леса. Наконец дорога стала спускаться почти отвесно к сверкающей под солнцем безбрежной водной поверхности. Радостным криком приветствовали ее измученные люди. Когда солнце вечером следующего дня отразилось красным заревом в водах Альберт-Ниянца, они достигли цели. Под рев рогов из слоновой кости, треск барабанов и громкие песни носильщиков караван вступил в Меву.
IV
На следующий день людей рассчитали. Многие из них в течение долгих лет жили вместе, делили друг с другом трудности пути и работы, смертельные опасности и безобидное веселье, ели из одной миски и спали на одной циновке. Получив деньги, они втридорога накупили у индийского торговца пестрых тряпок и радовались им, как дети. Затем они вместе напились помбе (пиво из пшена). Ночью они, пьяные, повалились на землю и последний раз спали вместе. Наутро они весело встали, обменялись рукопожатиями и разошлись навсегда. Некоторые отправились домой за двадцать пять — пятьдесят дневных переходов, другие нанялись носильщиками на другие сафари, направлявшиеся в неведомые страны.
И перед Хатако положил араб горсточку серебряных монет. Но сейчас же быстро накрыл их рукой, задумчиво погладил свою бороду и внимательно посмотрел на дикаря. Затем он медленно произнес:
— Бог положил тебя на моем пути. Ты язычник и людоед. Но милосердный хочет, чтобы ты стал человеком и правоверным. Ты ничего не знаешь о других людях кроме того, что их можно есть. Но они знают, что у тебя есть деньги, поэтому постараются тебя обмануть. Тогда ты бросился бы на них, и они убили бы тебя как котенка пантеры. Я хочу и дальше заботиться о тебе. Работай у меня в доме! Я найду кого-нибудь, кто мог бы тебя вести дальше, пока ты сам не станешь на ноги. Хочешь?
Они стояли на веранде его дома. Впереди было открытое место, а за ним, сквозь зелень высоких эвкалиптов, виднелись белые стены здания. На обоих башнях развевались флаги, и время от времени из-за высоких стен раздавались трубные сигналы. Хатако указал туда рукой.
— Это бома (укрепление), где живут белые и черные аскари? — спросил он.
Араб кивнул.
Хатако поднял свою тыквенную бутылку и новую метательную дубинку из твердого, как камень, розового дерева, которую он себе вырезал в пути. Складка на лбу углубилась, отчего лицо его стало еще более диким и мрачным.
— Я не могу оставаться здесь. Дай мне мои деньги, — проговорил он.
Морщины вокруг глаз араба задрожали. Лицо озарилось умной улыбкой.
— Хатако, не заменял ли я тебе отца во время пути? Веришь ли ты мне?
Хатако кивнул, не сводя беспокойного взгляда со здания с башнями.
— Я знаю, что ты тот миема, которого искали аскари с Луалабы, — продолжал спокойно араб. — Эта страна принадлежит другим белым, инглези (англичанам). Там, высоко в горах, где аскари внесли всю мою слоновую кость в маленький дом и я должен был им заплатить много серебра в виде хонго (пошлина), там была граница твоей страны. Никогда не ходи за эти горы! А здесь ты можешь жить спокойно.
