Приключения техасского натуралиста - Рой Бедичек
В доколумбовы времена на речке, окружающей эту землю, была пара бобровых плотин, многократно умножавших здесь количество видов животных и растений. С истреблением бобров старые плотины были снесены потоками, размывшими русло и берега. Год за годом поток разрушал все препятствия, пока русло не стало чистым, как пол. Нынешние землевладельцы начинают возводить тут бетонные дамбы, стоимостью от пятисот до тысячи долларов каждая, чтобы возобновить работу, которую три четверти века назад выполняли бобры. Это все равно, что запирать ворота после того, как лошадь уже украли. Кое-что, может быть, и удастся восстановить, но основное утрачено безвозвратно.
По мере дальнейшего бездумного хозяйствования речка стала пересыхать и в длительные летние засухи превращаться в стоячие заводи, смертельные для водной жизни. Так в течение ряда лет этой единой системе наносился один удар за другим, разрушая целые цепи взаимосвязанной жизни. Однако разрушение было столь постепенным, что его долго не замечали; и даже теперь приходится вернуться на сто лет назад, чтобы осознать полные масштабы сегодняшней катастрофы.
Во времена, предшествовавшие Колумбу, олени и другие древесноядные бродили по этим местам, питаясь плодами осенью или обрывая нежные побеги весной, не нанося ничему невосполнимого урона. Опоссумы, еноты, скунсы, змеи, рыбы, лягушки, бобры, хищники и их добыча, и сам человек — все они достигли равновесия взаимозависимости. Год за годом не происходило ни количественного уменьшения, ни сокращения разнообразия видов жизни, зависящей от этой речки и прилежащих земель. Вместо нынешних пятидесяти индеек, для которых закупают корм на стороне, до прихода белых поселенцев здесь паслись целые дикие стаи: этот участок был лишь частью одного обширного пастбища. Птицы не задерживались здесь надолго — если только не случалось нашествия насекомых-вредителей. И вот тогда-то индейки не только оставались здесь сами, но и привлекали сюда других птиц, пока не истребляли всю враждебную человеку нечисть. Жизнь шла на этом участке свободно и естественно, не допуская перевеса какой-либо одной формы. Предоставленная сама себе природа даже умножала их: из бесконечного количества мутаций ею избирались лучшие — ради утоления вечной жажды разнообразия. Ведь природа не терпит не только пустоты, но и единообразия.
Безудержное строительство изгородей нарушило здоровую циркуляцию природной жизни, скапливая и запирая ее отдельные виды в замкнутых пространствах, перекрывая каналы их обмена. Это можно сравнить с недугом варикозных вен и закупоренных артерий в системе кровообращения человека. Природа ответила на это наступление сорной травой и мексиканским чаем.
Война диких индеек с насекомыми — не единственный случай жизненно важного саморегулирования. При свободной циркуляции жизни все стремится к умеренности: ни полного лишения, ни бессмысленного пресыщения. И огороженные ныне участки когда-то были стабильно богаты и обильны. Если представить себе, сколько индейцев мог бы реально прокормить такой участок, то ныне это число пришлось бы разделить на тысячу. И это еще если убрать все изгороди, на время вывезти все нынешнее население и позволить одомашненным животным достигнуть численности, определяемой их свободной конкуренцией в борьбе за пропитание. Таково фундаментальное, постоянное, невосполнимое обеднение земли. От разрушительного воздействия войны оно отличается тем, что война обрушивается в основном на рукотворные создания, которые человек потом быстро восстанавливает.
Статистика бедствия неумолима. Бесстрастные столбцы цифр, казалось бы, должны убедить кого угодно, но никакому Исайе или иному поэту отчаяния не удалось пока достучаться до общественного разума. План спасения неизбежно предполагает исходное покаяние в грехе, а каяться мы почему-то все еще не готовы.
Проклятие, обрушившееся на две сотни акров, было еще преумножено в тысячу или миллион раз. В топографическом смысле участок представляет собой плоскость, наклоненную к Мексиканскому заливу, способному поглотить в своих зияющих глубинах немыслимое количество плодородной земли. В периоды ливней дюжина разлившихся рек извергает выносимую плодородную почву на континентальный шельф. В засушливые же сезоны яростные ветры уносят эродированную почву с высоких равнин на многие мили в море.
Возведение изгородей повлияло на природу Северной Америки больше, чем любые иные изобретения человека. Именно изгороди позволили постепенно умножать желательные ему виды, изводя неугодные растения и животных. Начиная с огораживания родника в пустыне арабскими кочевниками и кончая колючей проволокой в необъятных прериях Северной Америки, человек отрезал жизнь от ее источника.
Были времена и места, где единственно возможной оградой являлась канава с насыпью. В английском законодательстве канава до сих пор считается ограждением. В другие времена и в иных природных условиях надежной изгородью служил, скажем, подстриженный кустарник.
В фольклоре лесистых областей изгородь фигурирует скорее в виде частокола. Английской психологии ближе всего выражение «живая изгородь». В религиозной литературе образ стены подразумевает тысячу метафорических смыслов. В городах изгородь, как таковая, уже никому не нужна, и все же нет-нет да и встретится — как пережиток сельской жизни — в виде декоративного заборчика, огораживающего палисадник.
Сто лет назад на полуострове Кейп-Код школы и общественные здания защищались от наступающего песка плотными заборами из досок. Сегодня глиняные стены берегут от него дома пустынных юго-западных районов. В Новой Англии времен переселенцев кедровые жерди, привозимые с побережья штата Мэн, были так дороги, что тормозили развитие овцеводства: если для крупного рогатого скота достаточно изгороди из двух перекладин, то для овец требуется целых четыре. В конце концов стали обходиться одной перекладиной, а позже научились расщеплять одну перекладину на две. В рыбацких поселках Новой Англии в середине прошлого века возводили заборы из бочарных досок или из китового уса, воткнутого в песок. Я видел хорошую и даже довольно изящную изгородь из автомобильных номерных знаков.
Техас — самый нетерпимый к изгородям штат Америки, а я — самый нетерпимый к ним индивидуум в этом штате. Наступление всяческих заборов началось во времена моего детства, и я до сих пор помню это потрясение. Однажды вечером я увидел новехонькую колючую проволоку, протянувшуюся на мили по холмам девственной прерии. Четыре сверкающих полосы оцинкованной проволоки тянулись от одного кедрового столба до другого — ошкуренные и выдержанные до цвета старой слоновой кости, столбы были вкопаны точно через каждые два с половиной метра. Это был мой первый настоящий забор в жизни, и я, широко раскрыв глаза, с удивлением наблюдал за его сооружением. К моему интересу подмешивался страх — до меня так или иначе доносился глухой ропот местного населения в адрес рабочих. Людям, сидящим возле магазина в субботний полдень, вовсе не нравилась вся эта история с какой-то колючей проволокой.
Как-то вечером я долго глядел на странную ограду и даже спать пошел
