Борис Дедюхин - Тяжелый круг
— На Терском заводе сейчас самая богатая в мире коллекция арабских скакунов. А что такое чистокровный арабчонок, вы знаете — от него производятся все лучшие современные конские породы. Арабская лошадка очень характерна, смотрите: легкая, но широкая во лбу голова, большие глаза, изогнутая шея.
— Закрывай ликбез! — шикнул кто-то на Сашу. Он не успел дать отповедь грубияну, потому что тут заволновались сразу все: и торговцы, и зрители.
— Салон! — это слово никто не произнес, оно вздохом прокатилось по толпе, а затем рявкнули радиодинамики:
— Самая лучшая лошадь нынешнего аукциона!
Пока читался лот, конюхи держали Салона под уздцы. В покое жеребец выглядел для непосвященного человека весьма даже заурядным. Анна Павловна, не боясь шокировать публику, недоумевала:
— И чего в нем «лучшего», будто спит?
Саша ответить ей не успел, она сама поняла, как только увидела лошадь в движении.
Конюхи гоняли Салона на корде по кругу; он, с горящими глазами, с ушами-ножницами, с султаном хвоста, с воистину лебединой шеей, не скакал, но летел по воздуху, касание ног о землю скрадывалось совершенно, так и казалось, что сейчас полыхнет из его ноздрей огонь. И, чувствовалось, Салон знает себе цену: проходя мимо крытых трибун, он сворачивал голову на покупателей, словно бы сам выбирал себе будущего хозяина.
Все так залюбовались Салоном, что словно бы забыли на миг, где находятся. Среднеазиат в расшитой тюбетейке и кавказец в большой кепке, пожилой цыган с дерзким взглядом блестящих черных глаз и конмальчик, мысленно гарцующий на Салоне, всему наивно удивляющаяся Анна Павловна и критически оценивающий манеры аукционатора Саня Касьянов — каждый из сотен собравшихся, любуясь породной лошадью, совершенно отключался от будничной жизни, в душе оживало нечто непосредственно-детское, рождалась чистая, незамутненная радость.
Торговля велась долго и яростно: очень хотели владеть Салоном конники Италии, Японии, США, ФРГ. Наконец одолел всех Вальдемар Цайтельхак из Федеративной Республики Германии — он отвалил за коня пятнадцать тысяч долларов.
После этого торг пошел вялый: выводились лошади ахалтекинской, кабардинской, терской и венгерской пород. Цены на них были несравненно ниже, а иных никто покупать не хотел вовсе, и их, сконфуженных, конюхи отводили в стойла. Анна Павловна подметила, что Саня, Саша, Нарс и Олег совершенно забыли про них с Виолеттой, и обратилась к Николаеву:
— Олег, а вам приходилось ездить верхом на таких дорогих лошадях?
Олег ответил очень хорошо, без намека на снисходительность:
— Мы все имеем дело с самыми резвыми в мире лошадьми — чистокровными верховыми, англичане называют их «выведенными в совершенстве». Так вот те лошади уже в момент своего рождения оценены в полторы тысячи рублей. Представляете себе, какова их цена, когда они вырастут да рекорды поставят?
— Какая же?
— За самую лучшую лошадь Советского Союза — Анилина, например, иностранцы предлагали нам миллион!
— Ну, это я даже и представить себе не пытаюсь. Но погодите, я не могу что-то взять в толк. «Чистокровная арабская…» Теперь вы говорите — «чистокровная верховая». А арабская, что ли, не верховая, или как?
Она расспрашивала рассеянно, думая о чем-то своем, глаза ее бегали напряженно, пока она машинально повторяла:
— Замечательно! Замечательно! Кто бы мог подумать! В глуши, в каких-то сельских конюшнях такие сокровища. Такими деньжищами ворочают!
Виолетта, сама не зная почему, почувствовала неловкость за мать, казалось, что и ребята смотрят на нее несколько странно.
Анна Павловна между тем продолжала:
— Да и вы вот, мальчишки, в сущности, а тоже, поди, выигрыши-то от вас зависят, а? В тотализаторе-то?
— Нас это не касаемо, — ответил за всех Нарс. — Если приз выиграешь, так эти деньги всему заводу идут, тренерскому отделению нашему.
— Ну да, ну да! — кивала Анна Павловна, а глядела недоверчиво, будто врет Нарсик. — Хорошее дело, интересное дело — конский спорт.
— Конный, мама! — не выдержала Виолетта.
— Тем более, детка! — Мать потрепала ее по щеке.
Это «тем более» всегда выводило Виолетту из себя. Когда мать не знала, что сказать и хотела вывернуться, она спасалась этим «тем более».
Вроде бы беспричинно и незаметно настроение у всех испортилось.
Какие-то мысли сильно, видимо, овладели Анной Павловной. Всю обратную дорогу она держалась отстраненно и только у дома ласково и настойчиво пригласила:
— Приходите-ка, ребятки, к нам в гости. Мы с Виолеттой одни, скучаем. Наш папа уехал с цирком. Я вам собачек своих покажу. Виолетта нас чаем угостит. С вареньем. Мальчики, а?
Все дружно, согласно, хоть и несколько сконфуженно, кивали ей в ответ.
Виолетта удивилась про себя: никогда ее мать не отличалась гостеприимством, да еще таким настойчивым, тем более по отношению к тем, в ком подозревала «ухажеров».
Глава пятая
1
По ипподрому объявили несколько торжественнее, чем обычно:
— Первое место заняла Декханка под седлом Александра Милашевского! Это его сто первая победа, и ему присвоено звание жокея второй категории. Поздравляем тебя, Саша!
Каждый раз, как бы ни мизерны были шансы, он выкладывался до конца, потому что скакать — не ремесло для него, хоть и получает он за это зарплату, а самая большая в жизни радость. А нынче он скакал с особенной страстью: давно ждал дня, когда округлится цифра его побед, надоело уж столько лет в ездоках ходить. И вот наконец вострубили трубы: жокей!
Как обычно, Саша провожал Виолетту в Железноводск. Она поздравила, не забыла, но как-то уж очень с прохладцей, дежурно.
— Спасибочко! — ответил ей Саша тоном совершенно неопределенным, таким, что можно было подумать, будто взял он это слово в иронические кавычки, но если бы Виолетта, осерчав, спросила: мол, ирония тут неуместна, чем ты недоволен? — он легко отрекся бы, уверил, что поблагодарил совершенно от чистого сердца.
Такие вот уж неравные отношения сложились у них: Саша всячески старался говорить в угоду ей, а она слушала и не слушала. Чтобы не чувствовала она себя с ним тягостно, Саша специально подкапливал в памяти разные анекдоты, случаи, наблюдения, могущие заинтересовать Виолетту. Этих заготовок хватало меньше чем на полпути, потому что она-то ничего не отвечала, только разрешала говорить. Саша, рассказывая, воспламенялся, но тут же и гас. Разговор скудел, переходил в молчание, которое было столь глухим и тягостным, что само свидание начинало казаться вовсе ненужным, будто бы случайным и зряшным. Саша сначала мучился этим, находил всяческие объяснения: погода плохая, Виолетта не в настроении, слишком много времени они бывают вместе… А той простой мысли, что стал он для нее скучен, не допускал — не потому, что был самонадеян, а из боязни убедиться, что это и впрямь так. И все еще верилось ему, что если только сумеет он стать половчее и понаходчивее в разговоре, то сразу же вернется все светло-радостное, бывшее у них в больнице и в первое время после нее.
